Рышард Лисковацкий - Жизнь вечная

Аптека была закрыта. Буковский нажал дверную ручку, постучал в окно, но никто не отворил и даже не выглянул. Ян обошел дом, снова остановился у дверей аптеки. — Черт побери, ведь там кто-то должен быть!.. — воскликнул он, а когда повернулся лицом к шоссе, то увидел пожилого мужика в сером балахоне и стоптанных высоких сапогах. — Никого нет, — буркнул тот, недоверчиво приглядываясь к Буковскому. — Как никого? Ни магистра, ни его жены? — удивился Ян и, подойдя к мужику, угостил его сигаретой. — Аптекарша куда-то утром уехала. Аптеку на замок — и уехала. — Мужик говорил спокойно, бесстрастно, но во взгляде проскальзывала настороженность. — А пан Феликс? — выкрикнул Ян и даже сам себе подивился, что еще ничего толком не знает, а нервы уже сдают. — Наше дело сторона, налетел ураган, дерево свалилось, а больше ничего не ведаю… — Мужик откашлялся, сплюнул, растер плевок. — Тут, уважаемый, кругом черный траур, хоть его и не видно, а цигаретка хороша, ох, хороша. — Дружище, нельзя ли высказаться пояснее? Какой траур, какой ураган? Я приехал к своему другу, дом наглухо заперт, аптека заперта, а ты несешь какой-то вздор! Может, ты вообще не из Лапенника? — Мужик снял шапку, пригладил пряди седых волос и снова надел. И все это неторопливо, степенно, словно ему требовалось время, чтобы собраться с мыслями. — Так я могу отвести вас туда, где о магистре все доподлинно известно… — произнес он тихо и пошел, не оглядываясь, не проверяя, следует ли за ним Буковский. Через несколько минут остановился напротив хаты, недавно побеленной, чистой, но от старости вросшей в землю до самого порога, и только тут удостоверился, не потерял ли по дороге Яна. — Туда пойдем… — показал он на хату, — там вся правда о магистре. — Какая правда? — крикнул Буковский, но мужик не ответил. Молча пересек шоссе, докуривая дареную «цигаретку». — В июне его забрали. Подъехала к аптеке машина, вошли в дом трое — и сразу цап-царап, пана магистра забрали в июне. Боже праведный, ну и переполох в деревне поднялся, ведь люди подумали, что всему Лапеннику какая-то напасть угрожает. А взяли только одного. Молочка напьетесь? Коровенка у нас здоровая и дойная. Начали мы тут судить да рядить: что случилось? Кто с этим горем к нашему ксендзу побежал, кто в хате заперся, но у всех одна думка — что будет с магистром? Была еще какая-никакая надежда, что подержат и отпустят. Если для порядка проверить полагается, проверят, а потом привезут магистра домой. А дня через два-три, точно не помню, кто-то весть принес, что магистра в Хелме посадили. А теперь скажу, что почти своими глазами видел, поскольку родной брат рассказывал, а глаза родного брата все равно что собственные. Был я у брата в Хелме, он мне все подробно и описал, хотя издали, из укрытия наблюдать пришлось. Скажите, разве они люди? Есть ли у них хоть капля совести? Отцом-матерью они воспитаны или все поголовно серыми волками вскормлены? По-страшному истязали нашего магистра — люди сказывали, которые видели его после этих побоев, еще живого. Бел он был и черен. Бел оттого, что обескровлен и опух, а черен от побоев и каленого железа, от мук, которые принял в хелмском остроге… Молоко теплое — согреетесь, а то трясет вас, как в лихорадке… Есть там глубокий карьер, песок оттуда брали еще до войны. Брали и брали, пока не образовалась огромная яма. Называли это место Кумова долина, а теперь надо называть Долиной смерти. Туда их привезли, человек двадцать, к этой яме. Загнали прикладами вниз, на самое донышко. И давай швырять гранаты. В живых людей. Бах, бах, одну за другой. Разве им жаль гранат, если для них кровь человеческая не дороже собачьей… Выпейте молока, хоть глоточек. Ребятишек у меня трое, мелюзга еще, если бы не коровенка, голодали бы… Подождали немцы, пока пыль от этих взрывов осядет, и пошли к яме с жестяными банками и давай из этих банок поливать растерзанные тела. А может, не всех поразрывало насмерть? Но никто уже не дознается, трупы поливали или живых. Потом подожгли, в банках-то керосин был или что-то вроде того, и пламя полыхнуло. И люди те в яме загорелись. Черным дымом заволокло Кумову долину. Вот и весь сказ мой. Такую смерть уготовили нашему магистру… А молочка-то вы и не испили… Если немцы войну выиграют, к кому господь обратит свое слово? Неужто справедливости дождемся только на небе?

Буковский вышел из хаты с поникшей головой и опомнился уже далеко за околицей. Но шел он не домой. Шел в сторону Люблина. Не замечая ни прохожих, ни повозок, ни мелькавших деревьев, ни грязи под ногами. Пока дух не перехватило, словно кто-то набросился сзади и сдавил горло. Только тогда Ян остановился, прислонился к дереву, расколотому молнией, почувствовал слезы на щеках, и ему немного полегчало. Теперь он уже мог вернуться в Лапенник. Два часа прождал во дворе аптеки. Все надеялся, что до наступления темноты вернется жена аптекаря, и они смогут поговорить о Феликсе, и для этого разговора у них сил хватит. Мужики, проходившие мимо, снимали шапки и кланялись Яну, хоть и не были ему знакомы. А может, аптеке кланялись? Два часа ждал. Потом увидел телегу, ехавшую в сторону Красностава, и выбежал на шоссе. — Куда едете? — Домой, — ответил возница. — Мне с вами по пути… — Ян вскочил на телегу и утонул в пахучем сене.