Неля говорит, что это Федька. Да, Шура вспоминала о нем. Он погибает: заражение крови.
— Совсем я замучилась одна, — Неля шмыгает носиком-пуговкой. — Шура поехала сопровождать раненых.
— Утрясется все как-нибудь, — уверяю ее. — Не вечно же так будет…
— Пристрелите! — кричит Федька.
Спускаюсь по траншее в нашу операционную и слышу голос начхима:
— Помните, Антонина Ивановна, чудесное танго?.. Утесов исполнял…
Увидев меня, умолкает. Что-то зачастил начхим сюда. Кажется, приударяет за Копыловой. Пустой номер. У Копыловой на том берегу — любовь, лейтенант-артиллерист, он приходил в медсанбат, когда стояли в Бугазе.
— Ну как со стерилизацией? — спрашивает Копылова.
— Как будто договорился… На два бикса…
— Ксеня, приготовь все, что нужно отнести, — обращается Копылова к операционной сестре.
А потом ко мне:
— С этим минометчиком, что в голову ранен, дела неважные. Как бы не абсцесс… Посмотрим?
Идем в кузню. Резкая перемена по сравнению со вчерашним днем. Правый глаз закрыт опухолью. С трудом ворочает языком.
— Ничего не кушать, — жалуется «мала-мала дохтур» Ахад. — Кушать надо, кушать не будишь — памирать будишь.
— Глотательный рефлекс нарушен, — говорит Копылова, когда мы выходим.
Его нужно было эвакуировать, но тогда, в страшной спешке, о нем просто забыли.
— Придется делать трепанацию, — вслух размышляет Копылова.
— Но у нас инструментария нет подходящего…
— Попросим у ведущего в медсанбате.
…Глубокой ночью моряки Туз и Келесиди привели в водохранилище двух ребят. Две мумии — такие истощенные! Бородатые, в рваном белье, босые… Вырвались из окружения, из немецкого тыла. Один высокий — катерник, мичман. Что поменьше — солдат из дивизии. Набрел на них Туз.
— Шлепал по берегу, вдруг слышу, кто-то жалобно, как кутенок, скулит, зовет… Подошел, а они из воды вылазят. Длинный — на тебе! — знакомый, Максимов из Уфы, вместе в одном отряде в Новороссийске были. Он меня узнал сразу, а я не поверил — шкелет, а ведь в нем сто килограммов было — Поддубный…
Как только они зашли в перевязочную, сразу упали.
— Спать… Спать, — и больше ни слова.
Переодели. Дали вина с чаем, обложили бутылками с горячей водой. Уснули. На следующий день мы узнали такую историю. Во время высадки их мотобот напоролся на мину, все почти пошли на дно, спаслись два моряка и четыре солдата. Место, куда выбрались, — голые скалы, обрывы. Подобрали на берегу автоматы, гранаты, две банки консервов, сухарей и спрятались в расщелине скалы. Было это ночью, а утром увидели: находятся в расположении немцев. Решили пробиваться к своим. Только тронулись — немцы стрелять. Заняли оборону на скале. Немцы били из пушек, обстреливали с баржи. Ничего не получилось — укрывала скала.
Тогда немцы поставили вокруг скалы охранение и решили выждать — все равно или с голоду помрут, или сдадутся в плен.
Через два дня еще попробовали ребята пробиться, но опять неудачно — убило двоих.
— Вся беда была в еде и воде, — говорит мичман. — Слабнуть стали. Траву жевали. Вылизывали мокрые скалы… Морскую воду пили… Холод страшный… Без костра… Солдат с голоду помер.
Осталось одно — прорываться морем. Спустились ночью тихо на берег, зашли в воду по горло и двинулись. Как прожектор сверкнет — они под воду. Прошли километра полтора, и вдруг — или немец заметил, или просто так — пулеметная очередь. Васе-морячку руку перебило, кровь так и хлынула. Согнул он руку и ремнем к груди притянул. Прожектор опять начал гулять по воде, и ребята под воду с головой раз, другой… А в третий окунулись — Вася уже не вынырнул. Километра четыре еще по воде вдвоем брели, друг дружку поддерживали…
Они пролежали у нас целый день, а вечером их отправили в штаб дивизии.
Приходится туже и туже стягивать ремни. Голодаем. Но юмора не теряем. У нас в блиндаже есть игрушка — вырезанный из дерева, раскрашенный петух на подставке. Из какого-то домика принесли. Этот петух нас забавляет.
Холодно. С моря туман ползет. Сидим у костра, жуем полусырые кукурузные лепешки. Шахтаманов:
— Сегодня ужин — петух жареный!
Хохма старая, но действует.
— Мне крылышко и ножки.
— Мне пупок.
— А мне ножку, крылышко.
— Це-це, слюшай, — цокает языком Шахтаманов, — сколько один петух ног? Десять? Двадцать? Да?
— Он — сороконожка!..
Мы говорим о вкусных блюдах.
— Вот я торт на выпускном вечере рубанул, — вспоминая, вздыхает Колька. — Из крема вся верхушка. — Лицо его расплывается от удовольствия.
Читать дальше