Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

— Нишиво, — отвечает санитар. — Починка мало-мало…

Посреди двора — двухмачтовая палатка со вставными окнами из плексигласа — наша операционная. Новенькое оборудование получили. Хирургические столы — прима.

После завтрака занятия. Собираемся в хатенке, где живет Квашин. Рассаживаемся на досках, положенных на ведра, и на скрученных матрацах.

Интересно, зачем замполит пришла? Сегодня лекция об ампутациях, чисто медицинские вопросы. Квашин раскрывает операционный атлас.

— Вспомним анатомию конечностей…

Чувела, наклонив курчавую голову, что-то записывает в блокнот.

Игорь мне шепчет:

— Не люблю эту операцию… Калек делает…

— А если выхода другого нет?

В голове мелькают люди на носилках, в колясках, протезы скрипучие, ноги — деревяшки…

Квашин продолжает:

— Ампутацию гильотинную запрещаю делать.

Голос Копыловой:

— Гангрена…

Квашин:

— Это единственный случай, когда она допустима… Должны знать как свои пять пальцев ампутацию по Пирогову и Куприянову.

Он подробно излагает ход этих операций. Для меня это кстати. Всего два месяца, как получил диплом врача. Курс наш был ускоренный — торопились на фронт, практикой не похвастаешь.

Про себя повторяю операцию зрительно… Круговой разрез мягких тканей до глубины фасций и разрез мышц до кости, по краю сократившихся мышц… Так… Второй разрез по уровню оттянутой кожи. И потом: распил кости, перевязка крупных артерий. Так… Есть. Высоко отсекаем нерв (нога дергается). Снимаем жгут. Самое страшное — момент, когда отсекаешь сосуды. Вдруг отпустишь жгут — и все эти завязки — лигатуры лопнут, соскользнут, и кровь ударит фонтаном… И еще жутковато, когда пилишь кость — такой звук, будто кость кричит.

Под вечер с Игорем идем к лиману. Стаи вспугнутых птиц поднимаются над камышами. Шум от крыльев, словно ветер раскачивает лес. Пахнет гнилью.

«Гыл, гыл, гыл» — проносится туча над головой.

— Уточка-лыска, она скопом летает, — говорит Игорь. — Дичи здесь о-го-го! Охотился. Я ведь керченский.

Под ногами что-то трещит. Игорь нагибается, поднимает красновато-желтый черепок.

— Обломок амфоры… Вот это да! Видишь, клеймо гончара-мастера.

Бережно, с нежностью проводит он пальцами по черепку, будто это не глина, а хрупкая драгоценность.

— Дома у меня такая коллекция была… Терракотовые статуэтки, светильники, лекифы античные.

Я удивлен.

— Эх ты, голова, на этих местах древние города стояли. Государство громадное — Боспорское — со столицей Пантикапеей, это где теперь Керчь.

Игоря нельзя узнать, какой-то ошалелый.

— На раскопках пропадал. За греческий взялся… Страбон… Геродот… Гомер.

— Я сам Гомера люблю.

— Помнишь, из «Одиссеи»?.. К нам как раз подходит:

— Думаешь, и такое может быть?

— Десант через пролив — не прогулка.

Занятия по хирургии продолжаются ежедневно. Квашин проводит их с врачами. Копылова занимается с сестрами и санитарками. Она, оказывается, вояка. На гимнастерке Звездочка — получила за Малую землю.

— Под Новороссийском эта тихоня сделала двести ампутаций, — говорит Конохов.

Вот тебе ни рыба ни мясо, думаю я.

Что ни делаем, все направлено на подготовку к десанту.

Потери в десантах по медстатистике (доклад Квашина) большие — тридцать — сорок процентов людского состава. Скрупулезно просматриваем медицинское имущество: ремонтируем палатки, носилки, укладываем белье, перевязочный материал, проверяем инструментарий, расфасовываем медикаменты.

Раненых нет, за всю неделю первый случай — боец подорвался на мине. Ранение тяжелое, в живот. Копылова будет ассистировать Квашину, я — давать наркоз.

Раненый потерял много крови.

— Сердце выдержит, — выслушав, говорит Квашин.

Мне помогает санитар Петро, губастый, на голове марлевая косынка. Он давно работает в медсанбате, вполне может заменить хорошую сестру. Петро привязывает раненого к столу, держит за руки. Я накладываю маску на бледно-цианотическое лицо. Из черной капельницы — «кап-кап» — падает эфир.

Квашин вскрывает брюшную полость, делает ревизию. Сразу видно — Копылова на своем месте. Без лишних слов знает, где нужна ее помощь. У нее умные, проворные пальцы…