Сергей Прага - Да, был

Блашке громко похлопал стеком по голенищу сапога и по-русски сказал:

— Эй, вы, разденьтесь!

Военнопленные, привыкшие к подобным командам, начали снимать тряпье.

Блашке щупал мускулы рук, заглядывал в рот, разглядывал спины. Пленного, у которого под правой лопаткой оказался глубокий шрам, след тяжелого осколочного ранения, приказал убрать.

Через несколько минут Блашке остановился, как вкопанный.

— Майор! — грозным шепотом окликнул он Кирмфельда. — Это еврей?!

У Кирмфельда замерло сердце. Он побледнел, во рту пересохло. Перед ним стоял еврей. Пропало все. Уже сегодня последует приказ, и… прощай, фатерланд. Прикусив губы, Кирмфельд молчал.

Молчал и военнопленный Михаил Вальц. В серых сверлящих глазах Блашке он прочел приговор: «Смерть! Немедленная смерть от руки палача в генеральском мундире. Глупая, ничем не оправданная смерть».

На плацу наступила зловещая тишина. Даже дирижер, вяло взмахнув палочкой, оборвал игру оркестра. В шталаге привыкли к смерти. Но сейчас должен был умереть человек, которого военнопленные оберегали и на протяжении кошмарных месяцев прятали от эсэсовцев. И дрогнули сердца, бьющиеся под остатками красноармейских гимнастерок.

— Е-е-вррр-е-е-ей?! — повышая тон, грозно продолжал Блашке. — Чего же ты, еврейская морда, молчишь? А-а?..

Михаил Вальц, не мигая, смотрел в глаза группенфюрера. Вальц знал: как только он ответит, фашист вынет пистолет и… Но нет! Лишь только в холеной руке этого зверя блеснет вороненая сталь, он бросится на него, тяжестью своего тела собьет с ног, вцепится в горло, вырвет пистолет — а в обойме десять патронов. Этого хватит, чтоб дорого продать свою жизнь…

Блашке ударил стеком Вальца:

— Отвечай, сволочь!

Оттягивая роковой момент, Вальц отрицательно качнул головой и твердо ответил: «Никак нет!»

— А кто же ты? Кто? — уже ревел Блашке.

«Что сказать, что сказать?» Вальцу показалось, что он не выдержит напряжения этих секунд. Шум крови в висках оглушал, сердце билось в горле, душило. Секунда, еще секунда… Сколько же можно тянуть? И вдруг какой-то проблеск, мысль, намек на решение… Вчера из блоков вызывали грузин… Сандро Папашвили, его соседа по нарам, тоже увели… А он, Вальц, похож на Папашвили…

— Я грузин!.. — Вальц шумно сглотнул слюну.

— Гррр-у-у-у-ззин? — нараспев переспросил Блашке.

— Так точно, грузин, — отчеканил Вальц.

Блашке задумался. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с подобным, и он гордился тем, что каждый еврей, умерший от его пули, был, если так можно сказать о евреях, чистокровным, породистым представителем еврейства. А этот военнопленный с ярко выраженными приметами семита упрямо говорит: «Я грузин». Прежде чем пустить пулю в его затылок, надо проверить хотя бы для видимости.

Блашке медленно, с расстановкой переспросил:

— Значит, ты грузин? — подозвал не на шутку струсившего Кирмфельда и подозрительно-ласково спросил:

— В шталаге есть грузины? Кирмфельд поспешно проговорил:

— Яволь.

Блашке прищелкнул пальцами:

— А ну-ка, немедленно сюда его, проверим… Кирмфельд вполголоса приказал привести великана,

«принимающего водную процедуру». Один из охранников, придерживая пистолет, побежал к лазаретному блоку.

«ВОДНАЯ ПРОЦЕДУРА»

Один… два… три… четыре… пять… ррраз…

Каждые пять секунд с высоты сорока сантиметров срывается холодная капля величиной с крупную горошину и падает на темя Шота Иберидзе.

Он сидит в специальном кресле. Ноги в коленях стянуты ремнями, руки прикреплены к подлокотникам, два полуобруча, впившиеся шипами в ушные раковины, и обхватившее лоб кольцо удерживают голову в одном положении. Невозможно даже шелохнуться. А капля за каплей продолжают адскую работу и… один… два… три… четыре… пять… падают и падают…

Не успевает капля упасть во впадину, образовавшуюся в намокших волосах, как из своеобразного отростка металлического бака, укрепленного над головой, появляется новая. Она растет и ровно на пятой секунде срывается.

На языке изуверов-инквизиторов шталага — «военнопленный Иберидзе принимает водную процедуру».

Глаза великана закрыты. Опустить веки — единственное, что он может сделать по собственному желанию. Еще Шота может думать, вернее, старается думать, но беспрерывно падающие на темя капли, кажется, пронизывают мозги, бьют в нижнюю челюсть и, сверля позвоночник, доходят до пяток. Временами возникает ощущение, будто через каждые пять секунд раскаленные молотки бьют по пяткам и боль искрой бежит вверх, к темени.