Евгений Герасимов - Чудесный источник [Повести]

С лесного урочища Дубовые горы видна была речка Подужа, вилявшая в камышах и аире от одной деревни к другой, а за речкой — большой Подужинский лес, с оторвавшимися от него рощицами, и зеленые поля, полого поднимавшиеся к высокому горизонту. И там, под самым небом, темнела зубчатая полоска садов и колоколен Городка. Киму казалось, что корабль плывет вдоль крутого берега моря, — видны только палубные надстройки, трубы, мачты.

Весна уже в разгаре, дубы зазеленели, но Ким все еще не может расстаться со своим матросским бушлатом, отданным ему отцом осенью прошлого года, когда они вместе уходили из Городка на заложенную в Подужинском лесу партизанскую базу. В этом великоватом для него, распахнутом бушлате, во флотской тельняшке он стоит на верхних ветвях векового дуба: матрос на вантах мачты!

Пусть Ким и молод, но он уже много чего повидал на свете. Побывал и на морях и на океанах. Знает, какие штормы бывают в Татарском проливе и какие грозы на Амуре. Видел он и медведей, выходивших из тайги на берег Тихого океана и забиравшихся верхом на дальнобойные пушки береговых батарей, попадал в бураны, заметавшие снегом дома по самые крыши. Ходил на поиски упавшего в тайгу самолета, а потом его самого искали с овчарками и едва нашли. При случае он может рассказать, и не с чужих слов, о контрабандистах, диверсантах и шпионах, как их выслеживали его друзья-пограничники.

Ах, какие это были годы, когда он жил на Дальнем Востоке, в пограничном укрепрайоне! Отец его был там самым старшим по званию.

Штормы, бураны, боевые тревоги, а после всего этого — маленький старинный городишко, раскинувшийся над тихой, заросшей кувшинками и лилиями Сугрой, по холмам, разделенным глубокими ярами, которые весной утопают в яблоневом и вишневом цвету.

Ким приехал сюда с отцом, матерью и маленьким братом Женькой за три года до войны.

На первых порах он чувствовал себя в Городке как моряк, которого по какому-то недоразумению списали с корабля на землю. В отцовской гимнастерке, перешитой матерью, подпоясанный широким командирским ремнем со звездой на пряжке — тоже отцовский, — он ходил вразвалочку, с усмешечкой поглядывая вокруг. Все казалось ему тут смехотворным: люди в сильную грязь ходят к реке по стенам бывшего монастыря, которые уже почти сровнялись с землей и отлично заменяют собой тротуар; на улицах прохода и проезда нет от гусей, уток и коз; на заречном берегу аисты расхаживают по лугу, как часовые, а к ним из города коровы плывут по реке стадом; мост у полуразвалившейся мельницы такой низкий, что кажется, вовсе это и не мост, а просто плот, поставленный поперек реки возле ледореза, похожего на остов крыши какой-то сброшенной в реку постройки.

Не город, а настоящий музей дореволюционного захолустья, решил Ким. Дальнобойные пушки береговой артиллерии и боевые корабли, стоящие на рейде, — ну в какое сравнение они могли идти со всеми этими допотопными прелестями, способными привлечь к себе только пенсионеров или московских дачников, наезжающих сюда летом с кучами детей, чтобы до осени проваляться под кустами на маленьких песчаных пляжиках Сугры.

По заросшим травой улицам Городка, распугивая коз, гусей и уток, марширует в противогазах несколько десятков допризывников, и смешно сказать, кто командует ими: дивизионный комиссар, который еще в гражданскую войну водил в бой полки!

С тех пор прошло около четырех лет, и сейчас Городок вспоминается Киму совсем в ином свете. Удивляться этому нечего: четыре года в его возрасте — огромнейший срок, тем более что последняя осень и зима прошли в лесу, среди партизан. Киму идет шестнадцатый год, надо считать, что он уже взрослый. Ну, а если это и не все признают, то тут уж не его вина.

Сложное положение было у Кима в партизанском отряде. Мать не отпускала его в партизаны — молод еще, только в девятый класс перешел, но отец сказал:

«Ничего, выдюжит, закалка у него высокой марки — дальневосточная!»

Вот из-за этой самой «высокой марки» и произошел у него первый непростой разговор с отцом.