Игорь Николаев - Линия фронта

Сперва, услыхав это, Захар Платонович опешил. Потом подумал: «Хоть к черту на рога, только подальше от этой банды», но вслух сказал:

— Мало тебе здесь места? Ты когда образумишься?

Павло опустил поднятую для защиты руку.

— Зачем мне трактор? Я не гречкосей.

— Ду-у-рень!

— Начитались вы газет, батя. Хоть убейте — не трактор, а штаны нужны! Ну, резюме: на днях отбуду. — Павло вздохнул: — С Костиком вот загвоздка… лето длинное…

— Пусть пасется. Пока мы с бабой в силе…

В трясущейся руке Захар Платонович все еще сжимал палку и никак не мог успокоиться: «Что нужно лоботрясу? Штанов у него нет? Поповские очи…»

Недолго лежал Викентий Станиславович, чуть полегчало — сел за работу. Однако малейшее напряжение вызывало в руках, особенно в левой, боль. Она горячими струйками стекала в пальцы, тело покрывалось испариной. Часто заглядывавший в кабинет тесть выводил его на крыльцо.

Болезнь сблизила Викентия Станиславовича с сыном. Любознательный Женя то и дело покидал свою компанию и прилипал к отцу. Иной раз они читали сказки, а то затевали разговор о делах житейских. Речь шла о том, почему люди болеют или для чего комары на свете, отчего у бабушки новые зубы не растут, как летает аэроплан и еще о всякой всячине. Женя выкладывал вопрос за вопросом, пользуясь тем, что отец не перебивал его.

— Пап, в бандита стрельнёшь?

Тяжело было ответить ребенку на такой вопрос. А Женя задавал новый:

— От кого ж ты защищал бандита?

Первое потрясение от побега Журбы, о котором нескончаемо судили-рядили взрослые, сменилось в душе его удивлением, потом любопытством и, наконец, чувством горячего протеста, в голове его все сказочные разбойники слились в одну черную фигуру Журбы; мальчик начинал различать многообразие людей и явлений, в нем вспыхивали новые, неведомые ранее ощущения и порывы. Он задавал вопросы, плелся длинный, нелегкий для обоих разговор о чести, о долге, о законности. Далеко не все было понятно мальчику, но он слушал и слушал, прижимаясь худеньким тельцем к отцу.

— Жень, возьми скибку с медом! — выносила Ольга на крыльцо полдник, но охочий до сладкого Женя и ухом не вел. Его по-отцовски серьезные, с непонятной чудинкой, будто завороженные, глаза устремлялись куда-то вдаль. Ничто не могло оторвать его, они с отцом были на одной волне. И казалось, не видели, что мама сидит с куском хлеба в руке, не решаясь нарушить завидное и немного тягостное для нее единство отца и сына и не умея войти в их мир. Она с болью ощущала свою обособленность и ненужность в этом их мужском мире; она поглаживала вихор на макушке сына, и ей хотелось стать маленькой и куда-то бежать… и чтоб Викентий разулся и поскакал с ней… или залез на дерево… Но ничего этого не могло быть, ей казалось, что Викентий всегда оставался взрослым и недоступным и потому не понимал ее, и накипала обида…

А вскоре судейский писарь принес к ним во двор подбитого аиста. Птица бессильно волочила крыло и заводила глаза.

— Возьмете? — спросил Владимир.

— Папа, хочу, папа… — заканючил Женя. К нему дружно присоединились Костик с Мусей, но Викентий колебался, и тогда Ольга сказала:

— Возьмем.

Она приняла птицу из рук Владимира и видела, как он смотрел на нее; и что-то будто распрямилось в ней, она добавила весело:

— Выходим!

И к детям пришла забота: нужно было кормить аиста. Возле погреба поставили бочку с водой, и они не успевали подбрасывать туда лягушек. Ни Султан, ни брыкливый козленок не трогали степенную птицу. Поев и поклекотав, аист независимо вышагивал по двору, а после обеда, когда спадала жара, забирался на погреб. Там он и стоял на одной ноге, тоскливо всматриваясь в бездонную голубизну неба. Вместе с аистом, задрав голову, смотрел Женя. Широкое небо вызывало в его сознании образы далеких, неведомых краев. Строгий и неподвижный, как изваяние, аист уводил Женю в мир фантастики. Он мечтал о путешествиях, сам превращался в птицу и летел. Под ним раскрывались горы и леса, он проносился над тучами, пересиливал бурю, кого-то спасал и вновь стремился в неведомое…

Осенью аист улетел. Но еще несколько весен наведывался и подолгу кружил над двором. И каждый раз его неизменно встречал Женя, безошибочно отличая от других птиц. Аист настойчиво клекотал, но расстаться со свободой не решался, ни разу не сел. И может, аист, а может, что другое заводило неуемную фантазию Жени далеко-далеко…

Короткие южные сумерки показались Евгению бесконечными. И когда в полночь группа вышла к берегу, он вздохнул с облегчением.