Игорь Николаев - Линия фронта

— Свой…

— Ну, свой так свой! Поедем с нами. — Бакселяр лучисто улыбнулся: со щетинистой бороды незнакомца падали капли молока, грязными пальцами он запахивал истрепанный немецкий френч, за отворотом которого желтел шмат сала.

Костик окинул взглядом машину, колодец, хутор. За хутором виднелся спасительный лесок, стоило рвануться, перемахнуть тын — и он на воле. Но что-то удерживало Костика, что-то будто надломилось в душе за эти дни скитаний — не побежал.

— Из плена… — вздохнул он.

— А… — поняв все, не стал расспрашивать Бакселяр. — Садись, подвезем…

Освобожденный из-под домашнего ареста в погребе и окончательно сбитый с толку ослепительной улыбкой рыжего детины, Костик как под гипнозом проследовал к кузову и перемахнул через задний борт. В машине громоздились налитые водой бочки. Костик ухватился за край одной из них и наклонился — попить. Когда он вынул плавающую фанерку — чтоб не плескалось, — на него глянул из бочки похожий на лесовика незнакомец.

— Пей, — раздалось у него за спиной.

В кузов забрался дедок с перевязанной рукой. Костик глянул на него и вздрогнул — что-то знакомое почудилось ему в старике. В бочку плеснули последнее ведро; Костик напился, пустил фанерку; машина тронулась. В кузове был еще партизан, с перевязью тоже, в бинтах. Костик терялся в догадках: везут его как пленника или попутчика?

— Что-то, парень, не видел я тебя в отряде… Откуда ты? — спросил дедок, это был Онуфрий.

— Где был — там нету.

Костик повернул голову, уставился на старика. Старик как старик, тщедушный и болтливый, непонятно только, кто за язык его дергал, чего он разошелся, старый хрыч, и где он мог видеть его. Костик вновь ощутил приступ неодолимой тоски, такое чувство преследовало его давно, будто он утерял что-то; он поглядел через задний борт, увидел отрезок полевой дороги, столб пыли и в пыли что-то движущееся. То была тоже машина.

— Эй! — кивнул он старику, показывая глазами на пыльное облако.

Старик и его товарищи придвинулись к заднему борту, а Костик забарабанил в железную обшивку; рыжий дядя вопросительно прильнул к стеклу. «Чего?» — понял по его губам Костик и закричал:

— Немцы!!

Бакселяр оторвался от заднего стекла, высунулся в дверцу. Все ощутили, как наддал водитель, тяжелый дизель кидало, в кузове танцевали бочки и дрынчала, сползая к задку, запаска.

В пыли на дороге уже четко вырисовывалась машина, она приблизилась, но ни та, ни другая стороны не стреляли. Костик пригнулся позади старика, отчетливей других представляя, что убежать ему на этот раз не удастся, и думая о том, что все последние дни — он не помнил, сколько было этих дней — бежал и бежал впереди немцев, которые тоже бежали… Все дни, что скитался, он жил как загнанный зверь: в села и хутора не заглядывал, разве что-ночью — украсть еды. Он потерял представление о пространстве и времени, его несла неведомая сила — неизвестно куда и зачем…

Костик не обманывал себя, знал: если его привезут к партизанам, суд будет скорый, зачем хитрить перед собой? Дело табак… В эти последние мгновения он мог еще оттолкнуть хилого старика и соскочить, но что-то удерживало его, и в этом угадывался не то скрытый страх перед неизвестностью, не то боязнь вновь оторваться от своих людей. И неожиданно для себя сказал:

— Дед! Рубани по скату!

Онуфрий пальнул, задняя машина вильнула и присела на правое колесо. Из нее прострочила по партизанам длинная очередь, пули обдали дизель, партизаны распластались в кузове. Костик тоже повалился и увидел в бортовой доске пробоины с отщепленными, как в мишенях, закраинами. Две пули прошили бочку, прыснули в лицо струйки воды, и в тот же миг другая очередь прошлась по кабине — дизель стал.

— Прыгай! — скомандовал Костик, вываливаясь за борт. За ним трудно сползли Онуфрий и его товарищ, заковыляли к кабине. Костик тоже подскочил к дверке, водитель и рыжий фельдшер, похоже, были мертвы. Костик махнул через канаву и понесся к лесу. Он был безоружен, единственное спасение видел в ногах и припустил. До рощи оставалось метров сто, но наперерез трусили немцы, и Костик в нерешительности остановился.

За спиной его раздался хрип, мягкие в жнивье шаги были почти неразличимы, но Костик все же определил — бегут оба партизана — и опять наддал к березняку. По нему стреляли немцы, ногу обожгло, но сгоряча он бежал, хотя ногу задело сильно; близ опушки он упал и ощутил, что в сапоге мокро. Задыхаясь, дополз до первого дерева, обхватил его и поднялся.