Николай Краснов - Рус Марья [Повесть]

— Поучи меня, Оля, поучи…

— Да ну тебя!..

Недовольные друг другом, замолкают.

«Не шкуру свою, — думает Самонина, — а Родину обеими руками беречь надо! Остаться живой или быть убитой — об этом ли сейчас рассуждать…»

Пришли на станцию — и опять этот Зозоль, вражина, с белой повязкой на рукаве. Мордатый, вихлявый, этакий халимон, усмехаясь, загораживает дорогу. Так бы и плюнула ему в рожу.

— Что оскаляешься? Пусти!..

Полицай цепляется за руку.

— А может, я того… хочу за тобой поухаживать!..

Отталкивает его с силой.

— Тоже мне кавалер!.. Слова путного сказать не можешь… Эх ты, телега немазаная!..

Ошарашенный Жорка долго смотрит вслед.

Сославшись на то, что где-то ее ждут с молоком, разведчица уходит от Санфировой. И начинается ее работа.

— Рус Марья! — еще издали узнают немцы свою знакомую. Хочешь не хочешь, а улыбнись: улыбка — это не последнее ее оружие.

— Что панам угодно?.. Меняю на шоколад!..

Однако торопиться не за чем, с каждым надо как следует поторговаться, чтобы поспокойней все рассмотреть да побольше выпытать, а то переведешь харчи без пользы. И клиентов нужно выбирать умеючи — тут солдат целый гарнизон. Ее интересуют в первую очередь те, что с голубой повязкой на рукаве, — «баншуц», железнодорожные охранники. Надо знать, где подешевле запросить, чтобы дальше пропустили, а где — подороже, чтобы раскупили не вдруг.

Идет разведчица по линии, от поста к посту; с кем полюбезничает, у кого гармошку губную поиграть попросит, у кого — сигарету. Красивая, веселая, стройная — смотрят немцы ей вслед, цокают языками. И как только она их не обзовет при этом и как только их не выругает. Нич-чего не понимают! И ничего полезного от них не услышишь — немтыри! Иное дело солдаты в коричневатых шинелях, словаки, разговор которых ей немного понятен. Эти смирные. Как идут мимо леса, цветок какой или просто ветку сунут в дуло карабина, дают знак партизану: дескать, я в тебя не стреляю и ты в меня не стреляй. К ним-то она всякий раз и держит путь.

— О, паненка! — Шумно окружают ее, разбирая то, что осталось в корзине. Некоторых она знает по именам, знает, у кого сколько детей и кто кем работал до войны — такие же люди, как и наши. Часто и она им о себе рассказывает. В плохом — сочувствуют: «То е страшнэ!» В хорошем — одобряют: «То е краснэ!»

И всегда трогательно оберегают ее при появлении своего начальника, того самого офицера, который проверял ее документы у родника.

— Пан Крибуляк — о! — Мрачно качают головами. — Нэбеспэчно… Штястну цэсту, до видениа [1] Опасно… Счастливого пути. До свидания! ( Словацк .) .

Поспешно выпроваживают. Ясно, что и сами они его боятся.

Занималась вечерней уборкой, когда заявилась Вера Пальгул.

— Самониха, можно к тебе?

С нею вместе пришла Клава Бурынченко.

По старой памяти ввалились в хату, не ожидая ответа. Смеющиеся, напомаженные, разодетые, пахнущие вином и духами. Словно ни войны, ни горя людского. Кто у власти — им что ни черт, то батька, живут в свое удовольствие, думают, что и все такие. Конечно же, приглашать пришли на офицерскую вечеринку.

Виду не подала, что догадывается о причине их прихода. Сдерживая негодование, неторопливо стерла со стола, зажгла семилинейную лампу, сделав огонь поярче, повесила ее над окном — условный знак партизанским связным, что в доме есть посторонние.

Агрономша — баба видная, дал красоту бог, а кому давал, не спрашивал: круглолицая, витой волос, брови в струнку, глаза голубые, под кофтой пышные груди толкаются.

Сам дерюжинский комендант, полковник фон Дитрих, облюбовал Веру. И всегда возле нее офицеры, и как это ей не противно!

Бурынченко, та дурная, с ней Марья Ивановна и до войны ничего общего не хотела иметь. Ишь пришипилась, как будто ее тут и нет! С женой же агронома были, как сестры, неразлейвода, всеми тайнами с ней делилась, даже указала, где свое добро припрятала.

— Приоденься, Маша, и пойдем в казино… Потанцуем, повеселимся…

И тут Самонина не дала ходу своим чувствам: надо от них побольше выведать, а выругать всегда успею.

Расспрашивала их, как и что. Ничего полезного. Известно, какие интересы у подобных красоток. Для вечера немцы поручили им подобрать десятка два женщин, чтоб покрасивей да помоложе. Марью Ивановну порекомендовали в первую очередь: и симпатичная, и фигуристая, и на гитаре сыграет, — такая им по вкусу! Будут лишь немецкие офицеры да словацкий капитан Крибуляк — чистенькие, учтивые, ручку целуют, данке-битте говорят, не то что наши хамы…