Николай Краснов - Рус Марья [Повесть]

Все четыре летчика — офицеры. При них планшеты с картами и важными документами, рация.

Партизаны в самолете обнаружили запас продовольствия, поделили между собой сигареты, шнапс, консервы, женщинам раздали шоколад. Марье Ивановне тоже досталось на один зубок. Самолет облили бензином и подожгли.

Бригада продолжает путь туда, откуда поднимается утро и доносится грохот приближающегося фронта. Крибуляк в настроении: размашисто шагая за санями и прислушиваясь к далекому грохоту, он выкрикивает задорно, изменяя слова листовки на свой манер:

Маленькое существо под сердцем ворочается, толкается, дает о себе знать.

— Ишь ты, шустрый!

Марья Ивановна замечает за собой, что она уже любит это существо, ждет не дождется его появления на свет. Иметь своего малыша — ведь это же такая радость, без которой нет на земле настоящего счастья. И этой-то радости всегда Самониной недоставало. Всю ее переполняет сладкое и тревожное чувство материнства. А она на первых порах еще стыдилась, глупая, своей беременности, увязывала потуже тяжелеющий живот платками. Заметила и то, что все радостней и приятней заглядывать ей в смуглое, красивое лицо Крибуляка, видеть его глаза и губы в задумчивой улыбке, дорогие ей черты, которые должны повториться в ее ребенке. Жизнь без того и другого ей теперь и не мыслится.

В один из дней фронт загрохотал совсем рядом. Видны даже вспышки разрывов, а в небе над горизонтом то тут, то там возникают карусели воздушных боев. По шляху, на котором когда-то Марья Ивановна видела наступающих немцев, потянулись колонны машин и танков с черными крестами, только теперь уже в обратном направлении.

Перешедшие линию фронта представители Советской Армии принесли приказ партизанской бригаде: оседлать грейдер у Дерюжной, перекрыть путь отступающему врагу. Предстоял решающий бой. Нужны только те, кто способен носить оружие, остальные направлены по домам. Теперь гораздо безопасней в родных деревнях: не до партизан немцам, не до их семей, впору самим ноги унести. Полицаи тоже забеспокоились. Одни, чье рыльце в пушку, конечно, бегут с немцами, другие прикидываются невинными овечками, третьи, кляня свою оплошность, переходят на сторону партизан.

Марья Ивановна, по настоянию Крибуляка, а также самого комиссара, оказалась в Любеже у бабки Васюты. С нее взяли слово, что до прихода советских войск она никуда отсюда не отлучится.

Два дня гремело по всей округе и, кажется, всего сильнее в той стороне, где партизаны должны были перерезать отход врагу. Только упрямство бабки удерживало разведчицу на месте — хотелось побежать туда, где партизаны: может, она там нужна, может, с Андреем Иванычем что случилось. И как только в Любеж вошли первые наши солдаты, навстречу которым в слезах, с криком радости бросились все от мала до велика, Самонина как можно быстрей подалась к месту боя партизан.

Тридцать километров она прошла или больше — ни разу не оглянулась. Думы только о Крибуляке, о своих друзьях. У первого же встретившегося знакомого по отряду спросила с замиранием сердца;

— Жив ли Андрей — словак?..

— Жив!.. Только раненый он…

— Господи!.. А это кого же везут?..

На многочисленных подводах, въезжающих на улицы слободы Дерюжиной, окровавленные тела убитых. Толпы людей вокруг — партизаны, бабы, старики, ребятишки. Обнажив головы, вглядываются с тоской в лица погибших.

— Михайловские… Конышевские… Наши!..

Узнавая своих, бросились к саням, запричитали дерюжинские бабы — душу рвут на части. Дорого обошелся партизанам последний бой, большой кровью досталось освобождение. Сквозь слезы Марья Ивановна с трудом узнает среди погибших своих товарищей по отряду, с болью и страхом прислушивается к шепоту, идущему по рядам. Каждая названная фамилия — как удар в сердце.

— …Почепцов… Сивоконь… Покацура…

Своим ушам не поверила, склонилась над проезжающей повозкой, слепая от слез. «Они!..»

— Ва-ся-а-а!.. Петро Павлыч!..

Зарыдала во всю грудь. На лице Почепцова так и осталась тихая, печальная улыбка. О чем он подумал в последнюю минуту; не слетело ли с его губ подбадривающее, годное у нею на все трудные моменты жизни, излюбленное присловье. Кажется, вот-вот откроет глаза и, увидев над собой плачущую разведчицу, скажет; дескать, ничего, ничего, Марья Ивановна, елка-то, она ведь зелена, а покров-то, чай, опосля лета!..