Николай Прохоров - Прыжок в темноту [Из записок партизана]

Гудков одобрил его предложение.

В военном деле постоянно сталкиваешься с неожиданностями. Даже в такой маленькой операции, как наша, невозможно предугадать всего.

После выстрела Семки часовые не погнались за ним, как мы рассчитывали, а залегли около пулемета и открыли в сторону бунта густой огонь трассирующими пулями. Мне показалось, что дело срывается. Наш командир вдруг коротко крикнул: «Огонь!» — и выстрелил из винтовки. Я послал в сторону пулемета очередь из автомата, единственного в нашей группе. У амбара произошла заминка. Фашисты больше не освещали себя ракетами. По той же, видимо, причине умолк и пулемет, заряженный трассирующими патронами. Опытный Гудков мгновенно оценил обстановку.

— Вперед! — крикнул он и бросился к амбарам. Мы побежали за ним. В темноте по внезапному крику немцы могли принять нашу пятерку по меньшей мере за взвод и, конечно, не выдержали. Зазвенели бутылки, вспыхнуло пламя. Я подсунул под угол амбара зажженный термитный снаряд. Его огромная температура гарантировала успех. Здания были из сухих сосновых бревен.

Через минуту мы уже убегали, чтобы поскорее вырваться из полосы света разгорающегося пламени. Вскоре в поселке, неподалеку от амбаров, загудели моторы, автомашины подошли к месту пожара и тут же повернули в сторону поля. Фары машин, вероятно броневиков, ощупывали землю. Свистели пули, слышались разрывы мин.

Но мы уже были на таком расстоянии, что ни фары, ни ракеты не могли нас достать.

Последний километр, отделявший нас от леса, мы шли уже при свете утра. Углубившись несколько в лес, сразу почувствовали себя как дома. Опасность осталась позади, задание выполнено, теперь в самый бы раз отдохнуть. И Гудков, замечаем, уже оглядывается по сторонам, подыскивает удобное место для отдыха. Через минуту растянулись на траве. Расслабленное усталостью тело ноет в приятной истоме, дремота слипает глаза. И вдруг раздалась… музыка. Мы мгновенно вскочили, схватились за оружие, но тотчас расхохотались. Это Семка, скорчив рожу, неумело дудел на губной гармошке. Гудков брезгливо скривил рот:

— Брось ее к черту! Вдруг он заразный был, паскудина…

Семкина шутка разогнала дремоту, и Гудков, воспользовавшись этим, предложил не задерживаться долго. «Отоспимся в лагере», — сказал он.

Утро было тихое, на траве низко лежал густой слой тумана, и мы в нем шли, как в молоке, не оставляя за собой никаких следов Через несколько минут вымокли до колен, натруженные ноги ныли от сырости.

Постепенно день разгуливался, солнце сгоняло росу. Незаметно мы обсохли, чувство усталости притупилось.

— Может быть, посидим немного! — сказал Семка, умоляюще глядя на Гудкова. — Уж больно уморились.

— Стоит ли? До места осталось километра три, — ответил Гудков, устало шагавший впереди. Он обернулся к товарищам, как бы предлагая им решить вопрос об отдыхе. Внезапно раздалось несколько выстрелов. Гудков, предостерегающе подняв руку, остановился, чтобы определить, откуда доносятся выстрелы.

— Где-то около наших, — с тревогой сказал он, на ходу снимая винтовку. — Поспешим, ребята!

Огонь усиливался. Сомнения не было: фашисты напали на лагерь. Мы бежали быстро, у молодого сосняка, где ночевали сутки назад, остановились. Оттуда стреляли наши товарищи по фашистам, подступавшим из соснового бора. Противников разделяло расстояние не более двухсот метров.

Мы решили подползти незаметно во фланг фашистам. И когда открыли по ним внезапный огонь, они быстро начали отходить. Но, удирая, кто-то из них зажег сухой хворост под старой елью, и та вспыхнула факелом.

Преследование фашистов заняло около часа. Непривычные к лесу, они боялись каждого куста, бежали кучками, ища кратчайшего выхода на окраину.

Возвращаясь к своим, мы подошли к дымившейся старой ели.

— Дядя Миша! — крикнул Петя, и я не узнал его голоса. — Батьку убили…

Парфен лежал навзничь, с разбросанными в стороны руками. Худое тело еле виднелось из травы, и только длинный квадрат бороды, вздернутый кверху, странно чернел в серых метелках пырея. Обняв отца, Петя вздрагивал в рыданиях, и от этого борода Парфена встряхивалась, словно от ветра…

— Петя… Поднимись, Петя, — начал я и тотчас умолк, не зная, что сказать в утешение осиротевшему мальчику.

Позднее выяснились подробности. Когда Парфен увидел, что фашисты, отступая, подожгли хворост, он, не раздумывая, кинулся туда. За ним побежал и Петя, тоже вооруженный винтовкой. Парфен принялся тушить огонь. Притаившийся в кустах полицай выстрелил и попал старику прямо в грудь. Петя не растерялся, пальнул в полицая, ранил его в живот, а потом подбежал и добил прикладом.