Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

В медсанбате несколькими днями позже я стал, хотя и с трудом, ходить, опираясь на костыль. Вскоре я заменил костыль палкой, с которой расстался только недели через две после выписки, уже у себя в штрафбате. Неделя лечения мне оказалась достаточной, чтобы настоять на выписке, и я кое-как уговорил медсанбатовское начальство отпустить меня в мой батальон. Тем более что надо мной стали сгущаться тучи. Наш особист, почти ежедневно посещавший меня в медсанбате, подробно выспрашивал у меня, кто принял решение снимать мины с лесного завала.

Нужно было отвечать за самовольную ликвидацию этого элемента обороны, не бросая никакой тени на ротного, согласившегося на это. А тут еще за время моего лечения случилась беда. Уже набравшийся опыта, мой помощник по минному делу, штрафник Омельченко решил сам без меня продолжить установку ПОМЗов. И погиб, когда по неосторожности в темноте задел нить только что взведенной им мины. А она, как назло, сработала, да как! Истинно: минер и сапер ошибается один раз. Для Омельченко эта ошибка с минами была тоже единственной. Но на этих минах однажды ночью подорвались фрицы, пытавшиеся проникнуть в наше расположение за «языком». Для них минное поле здесь тоже оказалось неожиданностью.

Как потом рассказали мне друзья, комбат с заместителями всерьез обсуждал возникшую проблему, как уберечь меня от трибунала за это, хотя и с благими намерениями, но умышленное «вредительство» и не дать свершиться моему переходу из категории командира штрафников просто в штрафники. Наш комбат, тогда уже полковник Осипов, после беседы со мной в медсанбате лично ездил к командующему 70-й армией генералу В. С. Попову хлопотать за меня.

К слову сказать, в нашем комбате полковнике Осипове удивительно и счастливо сочетались немногословие, твердость и строгость, с одной стороны, и доброта, отеческая забота — с другой. Недаром все его иначе не называли между собой, как «Батя», «Отец-Комбат». И визит комбата к командарму снял этот вопрос с «повестки дня», и даже заступничество комбата завершилось награждением меня орденом Красной Звезды.

Выписали меня. А в справке написали: «Выписывается по настоятельной просьбе больного с амбулаторным лечением при части». Когда я вернулся из медсанбата, Семен Петров, командовавший взводом без меня, командиром отделения вместо погибшего Омельченко предложил бывшего начальника инженерной службы полка лейтенанта Федора Шерстунова, которого он знает еще по 33 ОШВ и который неплохо знает минное дело. Я твердо решил, что этим минным делом заниматься без приказа свыше больше не буду, но совету последовал.

Уже говорилось, что немцам как-то удалось определить, что перед ними штрафбат. Через свои громкоговорители они в начале каждой агитпередачи на русском языке стали обязательно включать нашу знаменитую песню «Катюша» и даже исполняемую по-немецки «Вольга-Вольга, Мутти Вольга», а затем уже призывали штрафников повернуть оружие против своих «командиров-притесните-лей» и вместе с тем называли нас «бандой Рокоссовского». Как нам было и раньше известно, это прозвище нашему батальону дали немцы именно еще в 1943 году, когда батальон впервые вступил в бои на Курской дуге в полном составе, тогда еще на Центральном фронте, которым командовал генерал Рокоссовский.

В свободное время (а оно в обороне иногда все-таки бывало) офицеры вели с бойцами беседы о боевом опыте — и своем, и самих штрафников. Это было, если хотите, что-то вроде обмена опытом или «курсов повышения квалификации». Помню, как-то вечером после таких бесед, когда уже порядком стемнело, я обходил по брустверу свои окопы, еще опираясь на палку, выструганную в медсанбате. И вдруг услышал, как один штрафник, наверное старше других по возрасту, почти шепотом продолжал, видимо, делиться с небольшой группой «своими пехотными навыками». Скорее, его слушателями были представители других родов войск, может быть авиаторы, курящие по привычке «в ладонь» и жадно ловящие его «инструктаж», касающийся малой саперной лопатки. Наверное, его урок подходил к концу, так как я услышал его слова о том, что без нее земля не спасет. Остановился я, стою тихонько, чтобы не спугнуть «инструктора», самому интересно. А он дальше ведет, прямо скажем, умную, образную речь, которую я воспроизведу примерно так: «Переправились через речушку, закрепились, надо бы окопаться, хлоп рукой, а лопатки нет. Заскучал я: ни окопаться, ни в рукопашную, которая вот-вот, но повезло, обошлось. Говорите, причем здесь рукопашная? Да еще до рукопашной без нее грустновато. Ну, бежишь в атаку, ее, родную, в руке держишь, лезвием грудь прикрываешь, будто лата большая сердце от дурной пули защитит. Или черенок за пояс, мне, низкорослому, — сердце, а кто повыше ростом, живот прикроет, тоже важное место, может, еще важнее, чем грудь, недаром говорили на Руси: „живот” — это жизнь. Ну, а в рукопашной она не хуже штыка, да если ее хорошо наточить с боков — хорошая секира получается, получше топора. Изловчишься, так и фрицеву голову срубить можно».