Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

Другим моим заместителем был осужденный военным трибуналом снабженец тыла дивизии. Истинного его звания, фамилии, а тем более имени точно не помню. Он и у меня отвечал за снабжение взвода боеприпасами, продпитанием и вообще всем, что было необходимо для боевых действий. И действовал умно, инициативно, со знанием тонкостей этого дела, фактически освободив меня от беготни по снабженческим инстанциям роты и батальона. Честно признаться, мне льстило, что у меня, еще малоопытного 20-летнего лейтенанта, всего-навсего командира взвода, в заместителях ходят боевые офицеры, старше меня по истинному их воинскому званию. Но главным было то, что я надеялся использовать боевой и житейский опыт этих уже немолодых людей.

Одним командиром отделения был назначен красивый, рослый богатырь с запоминающейся, несколько необычной фамилией — Пузырей. Поскольку он был на целых 10 лет старше меня, да и по званию, кажется, капитан, я называл его по имени-отчеству — Владимир Михайлович. Другим отделением командовал капитан-пограничник Омельченко, худощавый, с тонкими чертами лица, быстрым взглядом и постоянной, едва уловимой улыбкой. Третьим отделением командовал (архивные документы поправили мою несовершенную память!) бывший майор по фамилии Челышев Михаил Георгиевич, служивший до ШБ начальником связи бригады. Он тоже был старше меня лет на 7–8.

Посыльным к командиру роты, а заодно и ординарцем моим, в обязанности которого входила забота о своем командире, стал еще со времен Друти и Городца разжалованный младший лейтенант, которого за его молодость (по сравнению с другими штрафниками) и ярко выраженную «детскость» все называли просто Женей. Это был тот самый Женя, который спас меня из ледяного плена злосчастной речки Друти под Рогачевом в конце февраля. Расторопный, везде и всюду успевающий боец, он оказался в штрафбате из-за лихачества на трофейном мотоцикле. Получилось так, что его срок никак не убавлялся. Ведь этот коварный «штрафной срок» начинал исчисляться только с дней активных боевых действий, а у Жени пошли в зачет только те три дня на Друти, потом оказалась неучтенная неделя «диетической» погоды близ города Быхов. А там и вовсе почти два месяца на формировании в Городце. И только теперь в окопах Белорусского Полесья пошли ему, как и многим другим, зачетные дни. Многие тогда оказались в таком «отсроченном» положении, когда суммарное, календарное пребывание в штрафном батальоне, в том числе и вне боевых действий, превышало установленный срок наказания.

Нештатным «начальником штаба» (проще говоря — взводным писарем) был у меня капитан-лейтенант Северного флота Виноградов. Взял я его в качестве писаря потому, что он обладал почти каллиграфическим почерком. К тому же, хорошо владея немецким языком, он мог сгодиться и как переводчик, хотя я сам немецкий знал на хорошем школьном уровне. Как ни странно, именно это знание языка противника и привело Виноградова к нам в ШБ. Будучи начальником какого-то подразделения флотской мастерской по ремонту корабельных радиостанций, во время проверки отремонтированной рации на разных диапазонах и частотах он наткнулся на речь Геббельса. И по простоте душевной стал ее переводить на русский в присутствии подчиненных. Слух об этом дошел до особого отдела, и в результате получил Виноградов свои два месяца штрафбата «за пособничество вражеской пропаганде».

Конечно, законы военного времени были очень строги, и это естественно. Но в случае с Виноградовым сыграла роль скорее не строгость закона, а гипертрофированная подозрительность некоторых начальников. Тогда от этого больше страдало людей случайных, допустивших самые обыкновенные ошибки, просчеты, без которых не бывает ни одного серьезного дела. В те годы почему-то было правилом, да и осталось, наверное, и сейчас, обязательно найти, а в крайнем случае, «назначить» конкретного виновника-ответчика. И это невзирая на то, что нередко бывают повинны не люди, а обстоятельства.

Отведенный нам участок обороны до нас занимал, видимо долгое время, какой-то полк, после которого остались хорошо оборудованные окопы, даже со стенками, обшитыми жердями (это на военном языке называлось «одежда крутостей»). А на моем участке — еще и просторная, как в популярной послевоенной песне, «землянка наша в три наката», которая уже при мне выдержала прямые попадания нескольких снарядов и мин. Как сразу нам объявили, перед нашими окопами не было минных заграждений. Зато непосредственно за нами на всем протяжении занятых ротой траншей был заминированный лесной завал, который мы нанесли сразу же на свои карты и довели эту информацию до каждого подчиненного. Это был частично поваленный молодой хвойный лесок, усеянный замаскированными противопехотными минами.