Владимир Рыбин - Холодный апрель

Разделились, разбежались исторические судьбы народов. Далеко ли? Даже между очень дальними родственниками всегда есть общее. Проанализировать бы это общее, поискать да сделать ставку именно на него в поисках взаимных контактов. Только мало ищется это общее, все больше разговоров об исторических разногласиях, о войнах.

Однако что же все-таки наложило печать на разность национальных черт? Разность условий жизни… Что же еще? У обоих народов одинаковая система нравственных ценностей, оба — исконные земледельцы и строители, для обоих Родина превыше всего! Потом гитлеризм, как и на многом другом, паразитировал на этой наследственной аксиоме, провозгласив лозунг «Германия превыше всего!». Но если прежде подразумевалось, что родина превыше всего личностного, частного, то гитлеровцы этим лозунгом попытались противопоставить один народ всем другим народам, и в первую очередь народам-братьям — славянам. Кому понадобилось это разобщение? Не такая уж сила гитлеризм, чтобы мигом подавить все добродетельное. Гитлеровцы — лишь отражение злой силы, подспудно существующей в раздираемом социальными противоречиями человеческом обществе. Так микробы, гнездящиеся в живом организме, вдруг набирают силу и множатся и травят все вокруг, если организм ослабевает от чего-либо — простуды, травмы, перемены условий существования. Им, микробам, наверное, кажется, что они и есть основа всего, а на самом деле их активность лишь приближает их же конец. Потому что микробы только и могут существовать, пока живет организм, на котором они паразитируют…

Александр перевалился на другой бок в своем глубоком кресле и усмехнулся, поняв, что его куда-то не туда занесло.

Хозяева-декламаторы все читали свои бесконечные цитаты, и гости с тем же интересом слушали их.

…Кочевники! Не они ли первопричина? Киевская Русь не рассматривалась азиатской страной: русские торговали и женихались с европейцами на равных. Хотя и тогда Русь испытывала постоянное давление кочевой степи. Волею исторических судеб стоявшая на порубежье между двумя формами хозяйствования, она должна была стать щитом земледельческой Европы. А у пахаря-воина психология иная, чем просто у пахаря. Степняки не миловали, а унижали хуже смерти. Им ничто не было дорого, ни твой дом, ни твои города. Для кочевника богатство не то, что в городе, а что в его кибитке. Открытая на все четыре стороны степь — его идеал, с этим идеалом он приходил на русские земли, не задумываясь над тем, что сохраненный город, живые его жители могут дать больше богатства, чем мертвые. Земля велика, считал кочевник, и можно сжигать, стравливать, вытаптывать все, поскольку завтра — откочевка на другое место, невытоптанное, нестравленное. Он не только не хотел, но и не мог понять земледельца, вынужденного терпеливо пахать, сеять, ждать, когда взойдет урожай, откладывать добро на зиму, на другой год. Психология земледельца вела к стабильности крепких селений и городов. Так было в Европе, так было и на Руси. Но если в Европе люди жили относительно спокойно, ссорясь только по мелочам с соседями, такими же как они сами, то Руси приходилось существовать на грани жизни и смерти. Чуждый мир бился о монолиты городских стен, часто сметал их, и у жителей не укреплялась уверенность, что содеянное может стоять вечно. Разорялись селения, сжигались хлеба, и руссам вновь и вновь приходилось начинать сначала. Не отсюда ли черты нашего характера — торопливость, готовность недоделывать, некоторая небрежность, вера в «авось»?

А они, немцы, обживались, прикрытые нами от степи, и вырабатывали свои хваленые благодушие и довольство, умение дорожить всем созданным, уверенность, что положенный сегодня камень завтра непременно послужит опорой для другого камня…

Александр сидел, усыпляемый монотонностью чтения, смотрел на умиление, написанное на лицах, удивлялся терпеливой благожелательности в каждом из этих людей и завидовал их исторической судьбе. У каждого народа своя судьба, и сетовать тут вроде бы не на что, но думалось, что ведь это все-таки благодаря нам они такие хорошие… Но ведь и мы не разучились понимать, что в них, немцах, хорошо, а что плохо. И может быть, сохраненное ими хорошее есть и наше благо?..

Он снова потянулся к бокалу: чего только не лезет в голову в полудреме под монотонное чтение! Поднял глаза, и Катрин, словно почувствовав это, посмотрела на него. И неожиданно улыбнулась. Улыбка у нее была открытая, зовущая…