Макс Шульц - Солдат и женщина [Повесть]

— Ты долго будешь меня разглядывать, как больную корову? — спросила незнакомая Тамара.

— Ты мне не нравишься, — ответствовал он, — но охрану себе не выбирают.

Тут она глянула на него, и он увидел, что лицо у нее все рябое от оспы.

— А почему я тебе не нравлюсь, шелудивый ты кобель?

— Ты мне кое-что напоминаешь.

— Что же именно?

— Колючую проволоку.

Ну, сейчас небу станет жарко, сейчас она вскочит и заверещит и с воплем унесется прочь. «Эта свинья, эта фашистская свинья! Он покусился на нашу честь!» Впрочем, что бы я ни сделал, конец был бы один и тот же. Уж лучше так, чем подлизываться и угодничать. Тем более когда живот у тебя набит хлебом, наспех проглоченным хлебом, даже и в лагерь вернуться не так страшно. Здешним бабам явно не нравится, что к ним сюда затесался немец.

— Ну, давай, Тамара, зови своего кучера. А я возьму шинель и рюкзак.

— А нож у тебя есть, немец?

— А кто ты такая?

Молчание.

Нож у него есть. Он ныряет в голенище сапога, но ничего оттуда не вытаскивает. Новая ловушка? Он грозил меня убить? Нож — улика? Железное лезвие, которое у него есть, острое и колючее. Он сам наточил и отшлифовал его, сам сделал из дверной скобы, единственной, которая оставалась на этой двери. Теперь на двери сидит рябая девушка. Она моложе, чем можно было подумать с первого взгляда. Но из этого не следует, что она добрей, чем можно было подумать с первого взгляда. Впрочем, не все ли равно. Повадился кувшин по воду ходить, или, другими словами, нож по хлеб — там ему и голову сломить, или, другими словами: лезвие. Кому приходят в голову такие заковыристые мысли, тот, можно считать, еще держится.

— Зачем тебе нож?

— Как это зачем, папаша? Хлеб резать, вот зачем. Но если тебе не хочется хлеба, можешь отрезать кусок от своей ноги. Хотя, по мне, хлеб лучше. Его посылает Ольга Петровна.

— А кто это, Ольга Петровна?

— Это твоя приемная мать, папаша!

— Да будет тебе с мамашами и с папашами, черт побери.

— Тогда садись.

Мужчина послушно садится на другой конец двери. Рот у него наполняется слюной и руки начинают дрожать. Девушка расстилает на досках между ним и собой кусок небеленого полотна и начинает резать хлеб. Четыре толстых куска. Горбушку она прячет за спиной.

— Левая или правая?

Мужчина хватает один кусок.

— У тебя зубы лучше. — У этой молодухи такие же запавшие щеки, как у него. — Сколько тебе лет, Тамара?

Девушка покраснела, потому что поняла его любезность по-своему. Горбушка одного веса с обычным куском насыщает в полтора раза больше. Таков опыт голодных.

— Итак, я уже сказала: она твоя приемная мать. Хотя годков ей для этого не хватает. Между прочим, как оно там у вас было? Не Ольга ли Петровна хотела однажды ночью взвалить твое тело на санки? А санки увезти в степь? Чтобы собаки доделали остальное? Но получилось не совсем так. Она, наверно, подумала — если приглядеться к тебе, я ее понимаю, — подумала: нет, грех, нельзя подсовывать такое бедным собакам.

Вот и вернулась бумерангом «колючая проволока». Да еще с процентами. Язык у нее подвешен что надо. А считать свои весны она никому не позволяет.

— Ты мне в дочери годишься.

Никто не торопится продолжать разговор. Когда рот полон, разговаривать трудно.

— Вот было бы горе, — говорит она через некоторое время. Ему остается только проглотить сказанное. Она явно глотает проворней. — Еще Ольга Петровна привезла бумажку. С большой круглой печатью соответствующего учреждения. И там написано, что в порядке исключения немецкий военнопленный по имени Мартин Рёдер выделяется в распоряжение совхоза имени Калинина, деревня Александровка, для использования его как специалиста по восстановлению племенного коневодства. Поручителями выступают военветврач Михалков и советская гражданка Кузнецова Ольга Петровна.

От этого приятного известия Рёдер сглатывает засевший в горле комок. Выходит, ветеринар и женщина, которую зовут Ольга, жизнью своей или, по крайней мере, своей репутацией за него поручились. Еще девушка говорит, что по заведенному обычаю выпивку ставит мужчина. Кстати, и у него самого пересохло в горле. Он принесет воды из колодца, чистой, холодной воды. Быстро принесет. Сию же минуту будет обратно. Видишь, Обжора, мой приемный отец, уже становится светло, дело уже проясняется…

Когда Рёдер вернулся с котелком, полным воды, на том месте, где раньше сидела девушка, никого не было. Он услышал, как она смеется в овине. А снаружи, на дощатой двери, смеялись мыши. Длиннохвостый сброд с визгом играл в чехарду и дрался за хлебные крошки. А эта дура еще смеется. Оба толстых ломтя, которые у них оставались, когда Рёдер уходил — мысль о том, как это будет вкусно, если запивать их чистой, холодной водой, окрыляла его, — теперь безвозвратно исчезли. Корзинка с остатками хлеба была спасена, на праздничной скатерти ее не было, не было также и узелка с бельем и одеяла. От злости и разочарования он далее мысленно не поблагодарил девушку. Подхватила корзинку будто сумочку. Ни одна девица не выйдет на прогулку без сумочки. Заслуги в этом никакой нет.