Макс Шульц - Солдат и женщина [Повесть]

Беззвездная ночь, степное бездорожье. Рёдер собрался держать путь на юго-восток. Он сказал себе: если ветер, как я и предполагал, дует с севера, а мне надо на юго-восток, значит, ветер должен дуть мне сзади, искоса, в мочку левого уха. А там что бог даст! Время от времени Рёдер останавливался, снимал наушник и проверял свой курс по ветру. Отсутствие посоха очень его удручало. Он знал, что крепкая палка, палка — спутник и проводник, была бы ему очень кстати. Палка идет впереди человека, она говорит ему, куда можно ставить ногу, а куда нельзя. С палкой ты можешь даже плясать при виде опасности. Злобный собачий вой, вот уже сколько времени доносящийся спереди, еще раз подтвердил, как ему не хватает палки. Все наличное на что-нибудь да сгодится. Но тот, кто без дубинки выходит навстречу опасности, тому несдобровать. Рёдер надумал обойти опасность стороной. Отклонясь к юго-западу, он тотчас ощутил перемену ветра на своем правом ухе.

Все свои надежды он сейчас возлагал единственно на овин. Он напрягал глаза, чтобы не прозевать черную массу овина, который вчера, к своему великому удивлению, обнаружил поблизости от фольварка. Овин большой и высокий, как дом. Вот только лежал он в прямо противоположном направлении, и с каждым шагом Рёдер уходил от него все дальше и дальше. Наверно, лучше бы всего ему топать на восток. Чтобы ветер дул в лицо. И чтобы оставалась надежда на овин и на приют, который можно в нем обрести. Не бояться холода. И наконец, выспаться. Не сдаться — это, помимо всего прочего, означает сохранять спокойствие, даже если спасительная мысль слишком поздно осенит тебя. Но это отнюдь не означает, что ты можешь спокойно опуститься на снег и заснуть. Ибо такое спокойствие грозит обернуться вечным покоем. Нет, идеи должны приходить в голову своевременные, если только ты хочешь выстоять. Своевременные и хитроумные. Как это говаривал старик Бромбергер? «Покуда человек окончательно не свихнулся, он меняется в лучшую сторону». Впрочем, насколько я помню, он и еще кое-что к этому добавлял. Вот что добавлял старик Бромбергер, Давид Бромбергер: «…меняется в лучшую сторону, хотя ему самому от этого не становится лучше». А Давид был достаточно хитроумный. И мысли у него всегда были своевременные. И всегда он колесил по разбитым дорогам из деревни в деревню. Зимой и летом. Даже если какая-то идея слишком поздно тебя осеняет, ты не должен поддаваться беспокойству. Ты не должен путать предпоследний шанс с последним. Овин возле изрешеченного пулями фольварка был бы для тебя не более как предпоследним шансом. А ты должен охватывать глазом все, раз ты хочешь выдержать.

Ночь длинна, как Страшный суд. Если когда-нибудь настанет день, я непременно его отпраздную. Когда рассветет, мы перекусим. Морковка, конечно, лучше бы, чем сырой картофель. Морковь полезна для глаз. А сырой картофель хорош против цинги. Тушеный картофель с морковью. На неделе Мария дважды его готовила. По четвергам — с говядиной, по понедельникам — без. Вот только зажигалки нет. А к завтраку картошка должна быть готова. Ну, Рёдер, придумай же что-нибудь.

Рёдер пальцами выудил из мешочка две картофелины. Взял в каждую руку по одной и снова сунул руки в рукавицы. До завтрака сырые картофелины хоть немного разогреются. Тот, кто хочет выжить, должен прежде всего заботиться о своем желудке.

Теперь прямо на юг, чтобы ветер дул в затылок. Вот если бы Плишке сбежал, он бы наверняка долго не продержался, потому что Плишке не владеет собой в смысле еды. Он что найдет, то и слопает, хоть замерзшее, хоть заплесневелое. Помяните мое слово, Плишке еще застрелится. Возможно, он больше смыслил в жизни, чем мы, бродяга, галицийский немец. Одни только австрийцы вообще знали, что это за Галиция такая. В мехах и шкурах Плишке тоже разбирался, как дипломированный скорняк. Каждый год шеф брал Плишке на ярмарки — закупать меха. Возил аж до Лейпцига, а в мирное время даже куда-то в глубь России. Плишке знал, как делают деньги. Только сам их никогда не имел. Теперь мы с ним квиты. Один раз он мог меня продать. И тогда не миновать бы мне тюрьмы и штрафбата. Но он только пригрозил: «Ой, Рёдер, подвинти гайку, не то угодишь под военно-полевой суд». Пригрозил, но не донес. Зато и потрошил меня потом, как рождественского гуся. Ты почему говоришь: спер? Я не спер, а взял у тебя, Рёдер. Ты, поганец этакий, разве не помнишь, что за тобой должок?

Мысли Рёдера побежали по кругу, но теперь в обратную сторону. За эту ночь он уже однажды поминал свои долги, долги, которые складываются из причастности и непричастности. Поминал, по вполне понятной причине считая, что идет в свой последний путь и по непонятной причине тащит за собой пустые санки. А случай с Плишке произошел почти год назад. Им велели доставить из Брянска молодое пополнение. Из Брянска. Свежую кровушку. Числом шестьдесят человек. Салажата еще пылали вдохновением и жаждой подвигов. Сопровождающий их офицер тоже был в России новичком. Он заставил их обоз, состоящий из трех грузовиков, ехать всю ночь напролет. Прямо и неуклонно — через брянские леса. Луна была красивая, как по заказу. И произошло то, о чем господин капитан и слушать не пожелал. Нападение партизан. Пятнадцать убитых. Хотя ничего не скажешь, господин капитан сражался как лев. Сам захватил трех партизан. Карательная группа. Добровольцы — шаг вперед! Салажата прямо дрались за эту честь. Уже занималось утро, когда карательная команда, одинаково чеканя шаг и с одинаковыми лицами, тронулась в путь. Рёдер и Плишке были в числе собравшихся по приказу зрителей. Когда трех захваченных партизан расстреляли, Рёдер сказал Плишке: «А ты видел, как стояли русские?» Плишке притворился, будто не слышит. Но Рёдер не мог молчать о том, что видел.