Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Музыкант.

– Ого! Это поинтереснее твоих армейских будней. На чём играешь?

– Да ладно. Потом как-нибудь, – отмахнулся Гриша, которому очень не хотелось растолковывать девушке, что играет ни на чём, то есть на многом одинаково плохо, потому что закончил дирижёрско-хоровое отделение училища и курс консерватории, совмещая дирижерский и композиторский факультеты. – Скажи лучше, как в Ташкенте оказались? Вы ж русские, кажется!

– И что, шовинист! – Таня потянулась за стаканчиком. – Или мы не новая историческая общность, Советский народ? Нас в Ташкентском университете много учится. Все – по направлениям, кто из Москвы, кто из Питера. Я, например, из Свердловска. То есть учусь там. А родом из Свердловской области. В Свердловском университете занималась восточными языками, выбрала тему по средневековому Востоку, вот и оказалась на выпускном курсе в Ташкенте.

– И в дипломе у тебя будет значиться «выпускница Ташкентского университета»? – недоверчиво переспросил Гриша, – Глупо!

– Ты всё-таки шовинист. Великодержавный! Давай выпьем, – отрезала тему Таня, – я предлагаю тост за…

Она замолчала. Как выключилась из разговора. Вообще унеслась куда-то. Остановившийся взор не видел ничего вокруг. Отвечая скорее каким-то тайным мыслям, чем ритмическому перестуку колес, она сидела секунд десять с неподвижным лицом, покачиваясь влево-вправо, влево-вправо. Гриша слегка толкнул её поперек этого ритма:

– Ты чего, Тань? Вроде тост хотела…

Девушка перевела взгляд и долго, не мигая, смотрела ему прямо в глаза, после чего изменившимся голосом сказала:

– А ты и вправду на него похож. Очень похож!

Внезапно она резко потянулась к нему и, не выпуская из руки стакан с водкой, прильнула к его губам горячим коротким поцелуем. В нём было столько же горечи, сколько и сладости. Он был и страстен и возвышен. Это был одновременно поцелуй сестры и поцелуй любовницы. Шальная сила исходила от движения солоноватых тонких тёплых губ, прерывистого дыхания, вовсе не тронутого алкогольным перегаром. Поцелуй был столь неожиданным и стремительным, что молодой человек, два года не общавшийся с женщинами, едва успел ответить. Когда же сочная волна экстаза накатила на него, девушка молча потягивала водку, как яблочный сок, а не горькую, прислонясь спиной к стене и отвернувшись. Гриша выпил, встал. Сейчас больше всего хотелось уйти в тамбур курить. Таня даже не обернулась, когда он выходил… Он курил вторую сигарету подряд, вглядываясь сквозь заляпанное мутное окошко тамбура в глубоко чуждый и неприятный ему пустынный пейзаж, и думал. Ни поцеловать не смог, ни любовных слов произнести, не говоря о том, чтобы раздеть, да на полку уложить… Условия есть, и она согласна, как будто! А что-то мешает. И сейчас – вместо того, чтобы предаваться с нею чувственным радостям наедине, пока никто не заявился, стоит себе, курит, оставив её с початой бутылкой водки. А ну как напьется с горя, да и уснёт! Вот тебе и вся любовь!

Гриша мотнул головой, отгоняя дурацкое допущение, и стукнулся о стенку. До чего нелепо устроен человек! Бесплотные невидимые мысли гоняет, как докучливых мух, а на реальные видимые объекты натыкается, не замечая. Выдумывает тысячи причин для оправдания своей мужской нерешительности, а когда поезд ушёл, идёт на какие угодно авантюры, чтобы догнать его! Он смял окурок и решительно двинулся к своему купе. Перед закрытой дверью остановился. Что там? Как войти? С чего начать? Покинув замкнутое пространство общения, он нарушил тонкую нить меж двух людей. И теперь либо всё пытаться выстраивать заново, либо… Он рванул ручку двери. Никого. На столе записка в два слова: «Спасибо. Таня». На обороте мелко – адрес и телефон. Что ж, хоть намечена возможность продолжения отношений. Сердце при этой мысли гулко заколотилось. Уняв сердцебиение, он бережно сложил листок в карман, взял со стола водку и обнаружил, что одного алюминиевого стаканчика нет. Сначала решил, что от качки стаканчик слетел под стол, но, тщетно проискав его некоторое время, понял, что стаканчик прихватила с собой – верно, на память – она, его «несостоявшееся приключение». И сначала ему стало жаль – не столько не случившегося дорожного адюльтера и даже не столько стакана, а себя. Потом он опять, как в тамбуре, мотнул головой, прогоняя лишние мысли, и прямо из горлышка единым махом влил в себя грамм сто пятьдесят, и шаткой походкой направился в компанию.

Но, пройдя несколько шагов, остановился. А собственно, зачем? Тупо «квасить» вместе со всеми, распевая уже надоевшие песни, в сотый раз повторяя одни и те же анекдоты и шутки? Или найти Таню? Как-то слишком уж глупо это будет выглядеть. Ушли вдвоём, через полчаса или чуть больше она вернулась одна, а следом опять припёрся он! И с чего, спрашивается? А если её и нет там вовсе? Может, она ушла в вагон-ресторан? Или в другое купе? Сказала же, что у них восемь мест. А где это второе купе, он не знает. Не спрашивать же у девчонок! Раз ушла, значит, ушла! Так тому и быть…