Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Таня, – прямо в ухо продышала Грише девица, пока он пытался пристроиться и комфортней для себя и не слишком стеснительно для неё. Видя его затруднения, она добавила, вновь касаясь губами его уха: – Не стремайся, двигайся ко мне.

– Гм! Да я уж и так ближе некуда, – проворчал Гриша, но послушал совета, прижимаясь спиной к животу девушки. Однако вышло не слишком удобно. Неверно дёрнувшись, он оглушительно боднул багажную полку. Сверху заворчали: кем-то занята. Снизу донеслось:

– Эй Вы там, наверху! Не разнесите поезд!

Хохотнув, представившаяся Таней девушка примолвила:

– Что, милый, больно?

Гриша, потирая затылок, вместо ответа протянул руку к бутылке, но девица перехватила его руку и нараспев произнесла, игриво стреляя ослепительно серыми глазищами:

– Только за выкуп!

– Чего просишь? – с неохотой молвил Гриша и получил в ответ:

– Поцелуй.

– Какой может быть бакшиш [2] с раненного? – протянул он, стараясь не глядеть в серые озера глаз белокурой, в которых можно утонуть с первого заплыва, и услышал одобрительно-ироничное:

– Ну, если только глоток смертельно раненному коту…

– Бензина, что ли? – принимая условия игры в цитаты, переспросил Гриша. Таня поправила:

– Керосина. Книжник!

В её голосе возникли новые нотки. Она протянула бутылку «смертельно раненному коту» и, пока тот делал большой глоток, не чуя обжигающего прикосновения спиртного, положила ему руки на плечи и, подобрав ноги, потянула его к себе. Он закашлялся и бросил:

– С ума сошла? Я ж захлебнусь! – Потом поставил бутылку рядом, утёр губы и уже другим тоном представился:

– Кстати, Гриша! – и протянул руку. Наконец он рискнул взглянуть ей прямо в глаза. Два года без женщин, в условиях боевых действий, в которых, впрочем, ему лично участвовать не пришлось, – испытание для любого молодого мужчины. Особенно, если после этого он внезапно оказывается в женском обществе. Да ещё и в интимной, можно сказать, обстановке. Есть риск сразу потерять голову и наделать кучу глупостей. А когда такие глаза! Впрочем, кажется, нет женщины с невыразительными глазами…

– Очень приятно, воин! – улыбнулась одними губами Таня, глядя Грише точно в зрачки. Он слегка поморщился. Неприятные воспоминания легли тенью на лицо. Он попросил:

– Ты можешь не называть меня так?

– Почему? – поставила брови домиком девушка. Как ответить? Рассказывать, что именно таким словом к желторотым первогодкам обращались в их части дембеля, вкладывая в него презрительно-насмешливую интонацию, как-то глупо. А объяснить, что чаще других этим прозвищем наделял его действительно настоящий воин, старший сержант из их роты по фамилии Локтев, получивший три медали, не вылезавший из боевых рейдов (перед ним Гриша испытывал смесь чувств из зависти, раздражения, опаски и брезгливого беспокойства, одновременно безотчётно подчиняясь его авторитету), – этого объяснить Гриша вообще не мог. Себе-то не мог, а кому-то постороннему и подавно. Хоть и не видел он этого своего воина больше года, как тот, отслужив, улетел домой, пообещав «на гражданке» обязательно встретиться, благо земляки, а всё равно воспоминание не из приятных. Впрочем, полагал Гриша, старший сержант Локтев по прибытии «на гражданку» наверняка забыл о «воине» Григории. И думать о нём нечего! Он помялся, не зная, что сказать, как снизу раздался неожиданный взрыв общего хохота. Гриша с Таней не сговариваясь свесились с верхней полки вниз – посмотреть, что там, – и стукнулись лбами. Это было тоже очень смешно. И новая волна смеха перекрыла звучавшую под гитарные аккорды песенку:

Не смотря, что мы все пьяны, русским матом режет слух:

Если хочешь есть варенье, не лови…….

Потирая лоб, Гриша уставился на свою попутчицу, теми же движениями массировавшую ушибленное место.

– Что ты в ней возишь? – со слезами в голосе простонала она.

– В чём? – не понял Гриша. Надо же: сперва затылком, теперь вот лбом «хряснулся»! Что дальше?

– В чём, в чём! В голове.

– Обычно мысли. Но сегодня…

– Шушера, мякина, дерьма половина. А остальное кость! – возгласил чей-то гнусавенький тенорок снизу, и ему тотчас же вторила глуховато русоволосая толстушка:

– Кость, говорите? Ну, так, это… Что кость, это вы, конечно, сильно преувеличиваете, а вот, что сорок сантиметров, так это, знаете ли, кому-то крупно повезло!