Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Доктор разлил по чашкам чай, убрал кипятильник. Его движения напоминали манипуляции факира на публике, ждущей чудес.

– Так что крупинки нашего прошлого никуда не деваются из памяти. Они покоятся на своих местах – именно там, куда мы их положили. Вернее, куда нам их положили… Как в сейфе, каждая ячейка с шифром и кодом. А мы блуждаем по лабиринту памяти без ориентира, то и дело натыкаясь на неожиданные находки, удивляемся, как они там оказались. Давно потеряли или, как нам кажется, не имели вовсе. Это самообман. Поверь, дорогой Андрей Александрович, всё можно отыскать, переложить на новое место и даже заменить.

– Заменить? – поперхнувшись чаем, переспросил Андрей.

– Да-да, именно заменить. Есть специальные методики, при помощи которых можно заменить целые блоки памяти (как у компьютера) и заложить новые объемы информации взамен старой, ненужной. Собственно, это и есть настоящее лечение, которого ты так жаждешь. Я понятно говорю?

Андрею почудилась в последних словах ирония. Он посмотрел в глаза врача пристально и долго. Владислав Янович улыбался столь же безмятежно, как и десять минут назад, когда Андрей выходил из транса. Ничто во взгляде не говорило о намерении иронизировать. Если б не горячий чай в руках, «дуэль взглядов» продолжалась бы долго. Но чашки обжигали пальцы; глаза пришлось отвести обоим.

– А больные, – продолжил профессор, – как я уже говорил, во-первых, их на свете абсолютное численное большинство, строго говоря, все сто процентов… Да-да, уважаемый Андрей Александрович! Не смотри такими удивлёнными глазами. Больны практически все. С этим-то как раз всё предельно просто. Ведь что считать болезнью? Как говорят психиатры, вариант нормы. Дело в степени. Абсолютно только в ней, дорогой мой. Это, во-первых, а во-вторых, сам по себе факт наличия дефекта в нашем внутреннем устройстве не принципиален. Есть люди, отдающие себе отчёт в том, что своими проблемами причиняют неудобства окружающим, а есть те, кому это безразлично, либо они не понимают, что беспокоят близких. Когда человек живет один, он кажется себе наиболее здоровым. Кроме него самого, никому неудобств не чинит. Недавно, будучи в состоянии не менее сложном, чем теперь, ты и в голову не брал свои проблемы. Ты себе казался если и не абсолютно здоровым, то, по крайней мере, вполне здоровым, чтоб не беспокоиться. Потому, что жил один. Но появилась подруга, вы делите быт, проблемы и прочее, и появилась потребность в лечении, не так ли?

Андрей кивнул. На миг он уплыл из разговора. Длинная змейка ассоциаций, извиваясь, уводящая внимание из текущих секунд в прошлые ли, будущие ли, разомкнула внимание собеседников. Профессор мягко, но властно возвратил выпавшего из разговора обратно.

– Я хочу сказать, Андрей Алексаныч, перед тобой, точнее, перед вами вдвоем возникла проблема создания семьи… Ну, в той или иной форме, разумеется. Когда ты вернулся из армии, твоя личность была деформирована военным опытом. Это естественно. Военный опыт до некоторой степени приложим к окружающей действительности. Но лишь до некоторой степени. Так? – Андрей слегка кивнул. – Теперь возникла принципиально новая социальная ситуация, к ней накопленные ресурсы твоей прежней жизни едва ли приложимы. И ты…

– Видите ли, – внезапно перебил профессора Андрей, – мне кажется, вы не совсем точно представляете себе, как развивалась эта… м-м… проблема. Не в том дело, что у меня возникло какое-то обострение, если я так это называю…

– Так, так, – поторапливающе поддакнул Беллерман.

– Дело в том, – продолжил Андрей, – что я ещё недавно полагал, что справился со своими ночными кошмарами полностью. А тут они вернулись. И вернулись вдруг. Понимаете?

– Абсолютно то же самое я и пытаюсь изложить. Дело вот, в чём. У тебя накопились житейские вопросы. Новые вопросы. А память на это выкинула свою излюбленную шутку – вместо ответов подсунула то, что больше всего хочется забыть. Так?

– Так, – угрюмо согласился Андрей.

– Вот я и спрашиваю, Андрей Александрович, ты хочешь найти, что искал в памяти, или тебе нужно избавиться от того, что тебе там мешает? – вскинул серо-голубые глаза, во мановение ока обретшие стальной отлив, Владислав Янович. Андрей снова поперхнулся. Вроде и вопрос не столь неожиданный, но больно сама постановка дикая. А, собственно, почему дикая? Разве не затем он сюда пришел некоторое время назад, чтобы, наконец, избавиться от того, что мешает жить? А что, в таком случае, он мог бы искать? Действительно, что?