Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Ну что, болезная? Труден путь? Ну-ну, не тужи! Жизня, она впереди большая! Ещё трудностей будет. А ты терпи, Бога в сердце не забывай. Глядишь, да поможет. Человека доброго на пути пошлёт или ещё чего! Куда путь-то держишь? Можа, по пути нам?

Маша назвала адрес, и старичок аж просиял:

– Ну! Не иначе к Пелагее?

– Да! К ней самой, – воодушевляясь, заговорила девушка, – А что, жива ли, здорова ли она?

– А что ей, ведьме сделается? Живу с ней почитай вторые полвека, а всё никак дальше дома да леса вытащить не могу. Потому, как она баба-бирюк!

– Так вы что же, муж ей будете? – изумилась Маша, и как будто силы вновь влили в неё…

Подошёл автобус, они влезли в видавшую виды машину, колесящую по тому, что в какой-нибудь Европе никогда не назовут дорогой, и за неторопливой беседой Маша не заметила, как и путь пролетел. Ни единого приступа тошноты, хотя автобус трясло, как лихорадочного!

А как вышли на просёлок, что ведёт до заветного села, и в нос ударили ароматы обступившего со всех сторон весеннего леса, ей стало так вдруг дурно, что едва не грохнулась в обморок. Еле сделав несколько шагов, она остановилась и пролепетала:

– Всё, дедушка, не могу больше идти. Сейчас упаду.

Дедок пристально посмотрел на неё и молвил:

– Вот, что, милая. Хоть и не моё, бабское дело, но всё вижу и так скажу тебе. Бог свёл, значит, и до конца доведёт. А слабости человеческие, что бесы, вокруг роятся. Позволишь одному бесёнку за руку схватить, остальные всей шайкой напустятся. А ну, давай за мной! – и зашагал вперёд, опираясь на свой посошок.

Не помня себя, словно в бреду проделала бедная Маша путь, видя перед собой только крепкую стариковскую спину и время от времени слыша его подбадривающие слова. Что было дальше, память вычеркнула. Очнулась девушка в тёплой избе на доброй протопленной русской печке. Она сразу почувствовала, что с нею что-то произошло: иначе пахнет окружающий мир, иначе слышатся звуки, голова совершенно ясная, и в ней какие-то удивительно спокойные мысли. Она ощупала себя. Оказалось, её раздели, облекли в огромную, типа ночной, льняную рубаху. Откуда-то снизу доносились голоса – давешнего старичка и, судя по всему, Пелагеи. Маша прислушалась.

– Умница ты у меня, Пелагеюшка, – ворковал дед, – за одну такую спасённую душу ангелы в раю век славу петь должны.

– А ну, заткнись, охальник! – незлобиво перебил женский голос, в котором напрочь не слышалось возраста, – Тяжкая ей выпала доля, да ангел ея крепок. Раз уже заглядывала на тот свет, так они, бесы поганыя, второй раз захотели девку прибрать! Но нет им, ангел не дал. Я-то что! Я ангелу помогаю. А вот ентого беса, что едва не запортил девку, ещё потреплют по рогам, вот увидишь. Каб увидала сама, что за рогач таков, всю бы морду яму сполосовала б! У таких окромя обреза промеж ног ничавошеньки нету… Охти, охти! Ну да спасибо ангелу, не дал бесу возрадоваться!

– Всё равно, Пелагеюшка, каб не ты, и ангел бы не сдюжил.

– Да полно тебе трепаться! Пойдём лучше помолим Мати Рода, чтоб не запер чрево девке навсегда. На срок-то – оно и пускай, а вот навсегда… Ей ишо сваво суженого отыскать, да сына родить надобно! Так до того сроку пускай и взаперти чрево держит…

– Ох, не время, бирючиха ты моя, для молитв таких. Первомай же нынче. А ну как не послушает нас Мати в бесов праздник?

– Не бреши. Беда не спрошает, когда приходить. А с чистою душою и бесов праздник молитве не помеха.

Ленивое солнце разливается жёлто-серым маслом по угрюмым горам. Закурились дымки над холмиками печей, где готовится плов и пекут лаваш. Там, за дувалами призрачного города, раскинувшегося у подножия горы, течёт своя неведомая жизнь. Дехкане бредут один за другим на крохотных огородах в своих промасленных халатах с мотыгами за плечами, и их серые чалмы и запылённые лица почти сливаются с цветом скупой земли, от которой как бесценный дар с послушной хвалой Аллаху поколение за поколением принимают люди с такими трудами выращенный урожай. Верблюды, навьюченные тюками, подгоняемые криками рослых бородатых погонщиков, потянулись к восточной дороге, но прежде, чем выйти на неё, не один час простоят на пыльном дворе КПП, жуя свою жвачку, пока русоволосый шурави сделает досмотр. Босоногие бачата в ободранных рубахах до колен гонят стада овец на лужайки зелёной зоны, где смирные копытные отыщут вдоль грязных арыков остатки травы. Сама «зелёнка» не оправдывает названия, будучи не так зелёной, как коричневой, поменяв цвет под напором ветров, приносящих густой слой пыли, и под жгучими лучами всеопаляющего солнца.