Антал Погони - Двое из многих

В 1918 году в Сибири начали создаваться отряды Красной гвардии. Иштван и Имре в числе первых вступили в один из таких отрядов. Они старались не расставаться друг с другом ни на шаг. Их дружба закалилась в боях. Друзья делились последним куском хлеба, последней щепоткой махорки.

Вместе они жадно вдыхали воздух свободы, впервые обретенной на русской земле.

Тоска по родине уже не терзала их так сильно, как прежде. Правда, по вечерам они все так же вспоминали родной дом, звенящий ручей возле виноградников, радующие глаз пшеничные поля на Альфёльдской равнине, запах кукурузы, когда ее ломают и рушат… Среди огненно-желтых стеблей кукурузы нет-нет да и промелькнет девичье личико, обрамленное шелковыми волосами. Как тут не сорвать робкий поцелуй и не обнять крепко девушку, которая счастливо захихикает! А медовый девичий голосок звенит, как серебряный колокольчик…

Порой вспоминался храмовый праздник, на который из сотен сел стекались крестьяне — мужчины, женщины, дети… Шли с крестами, хоругвями, статуями святой девы Марии и молитвой: «О ты, святая дева Мария, будь к нам милосердна, даруй нам силы…» Конец молитвы обычно произносили так, что его невозможно было разобрать.

Однако если для стариков храмовый праздник был важен шепотом молитвы, то для молодых парней куда важнее было повозиться с красивыми, нарядно одетыми девицами. На таких праздниках обычно завязывались знакомства и вспыхивала любовь. После таких праздников нередко играли свадьбы.

А сколько было разговоров в веселый праздник, когда забивали свинью, в воздухе пахло свежим мясом, паприкой, добрым вином, копченым салом и колбасами!..

Да разве можно перечислить все, о чем говорилось на празднике? Разве можно вспоминать обо всем? Мысленно представишь себе милые сердцу лица родителей и родичей, мысленно услышишь их голоса — и больно сжимается сердце…

И все это можно назвать коротко — «у нас дома», — а щемящую сердце, никогда не утихающую боль по такому далекому родному селу — тоской по родине.

А сейчас вот им приходится бороться за жалкое свое существование здесь, в далеком далеке, на берегах Камы.

Иштван и Имре все время старались идти на запад. Шли, пересекая множества тропок и дорог и больше всего опасаясь вновь попасть на то место, откуда вышли…

Местами лес заметно редел. В шелковистой траве красовались пестрые цветы. Временами путь беглецам преграждали густые заросли кустарника. Иногда у них под самым носом стрелой пролетал заяц или пробегала косуля. Зимой зайцы в этих краях бывают белыми, сейчас же они щеголяли в темных шубках.

Имре с тоской смотрел вслед убегавшим зайцам. Он не раз кидал в них камнями, но, разумеется, ни в одного не попал.

Солнце поднялось уже высоко, но ни еды, ни воды они так и не отыскали. Пришлось ограничиться кислыми листочками щавеля.

На одной полянке Керечен остановился:

— Давай найдем какой-нибудь ручей! У него отдохнем и съедим консервы.

Вскоре они обнаружили следы оленей. Пошли вслед за ними и через полчаса ходьбы увидели крохотный ручеек. Он пробивался сквозь чащу такой тоненькой струйкой, что местами совсем терялся в зарослях кустарника.

— Давай отдохнем немного, — предложил Имре другу.

— Давно пора, — поддержал его Иштван.

Уселись у самой воды. В руках у Керечена блеснуло что-то металлическое.

— Что это у тебя? — удивился Тамаш.

— Странно, но он даже не намок. Я его нашел в кармане, когда выкручивал брюки.

— Не болтай много, а лучше скажи: что это такое?

— Личный знак! Разве не знаешь? У тебя тоже такой был. Я-то свой давно потерял.

— А это чей?

— А это Йожефа Ковача… Он у меня на глазах умер, вот я и взял… А получил он этот знак еще в Мишкольце, перед отправкой на фронт. Гляди, как отчетливо выдавлены на нем буквы!

Имре взял в руки жетон и вслух прочитал:

— «Подпоручик Йожеф Ковач, родился в Гёдёлле в тысяча восемьсот девяносто втором году. Студент. Мать — урожденная Евгения Пастор…» И тот же текст по-немецки… Брось его! Зачем он тебе?

Иштван забрал жетон и, повертев его между пальцами, заметил:

— А зачем мне его бросать? Он никому не мешает. Знаешь, каким парнем был Ковач? Высокий, красивый, цвет кожи — как у девицы. Он и в окопах-то каждый божий день брился. Пуля ему живот прошила. А он, несмотря на такое ранение, сам вылез из окопа, хотел дойти до медпункта, но, сделав несколько шагов, упал на землю. Я подбежал к нему, стал поднимать. Вот тогда-то он и прошептал, чтобы я забрал у него личный знак и передал его матери. Только я не выполнил его просьбы: сам попал в плен.