Антал Погони - Двое из многих

— А ты помолчи, балда! — покрикивала она на мужа. — Я знаю, что нужно в хозяйстве, и не хочу опозориться перед твоей матерью.

Если бы Билеку пришлось драться с контрреволюционерами, он бы знал, что ему делать. Ну а как быть с ней?

— Ну и черт с тобой, вези!

— Хорошо холостому, — заметил Тамаш и вспомнил Тамару.

— Ванька! — крикнула мужу Кипрития после того, как они наконец устроились в переполненном вагоне. — Что ты рот разинул? Вот ведь горюшко мое! Вытащи из сундука тулуп. Ночью будет холодно.

Задача была нелегкая и даже опасная. Сначала надо было развязать три веревки, которыми огромный сундук был опутан, осторожно поднять крышку и вытащить из-под разного хлама засаленный тулуп, доставшийся Кипритии в наследство от бабушки.

— Вынь самовар! — приказала Кипрития.

— Зачем? На каждой станции есть кипяток, — попытался возразить Билек.

— А ты помолчи! Сказано тебе, вынь!

Билек достал все, что, по мнению Кипритии, могло пригодиться в дороге.

Трое суток шумел самовар. Кипрития не забыла захватить с собой и древесного угля. Захватила она в дорогу и фунтов десять подсолнухов. Щелкала она их очень ловко. Правой стороной рта захватывала семечко, зубами очищала его и выплевывала скорлупу с левой стороны. Еще она захватила с собой мешок кренделей, пирожки с капустой и картошкой, — словом, все, чего может пожелать муж при хорошей хозяйке-жене.

Демобилизованные красноармейцы, ехавшие в товарных вагонах, были одеты пестро. Среди военных мундиров виднелись гражданские рубашки. Выглядели демобилизованные так же, как и остальные, помятые и оборванные, военнопленные. Они уже не могли говорить ни о чем другом, как только о доме, семье, друзьях и знакомых. Каждый захватил с собой кое-какую провизию — сушеную рыбу, ржаной хлеб, немного сахару, — но этого едва-едва могло хватить на то, чтобы не погибнуть голодной смертью. По дороге невозможно было купить какие-нибудь продукты.

Наконец они приехали в Москву.

Теперь нелегко представить, что значит для демобилизованного красноармейца, коммуниста, революционера этот город, где высоко взвилось революционное знамя. Москва тогда голодала, трамваи не ходили, машин не было. Старые улицы центра города и исторические памятники, казалось, хранили в себе воспоминания о жестоком прошлом. Москва находилась в тяжелом положении, но уже начала свое нелегкое восхождение на непостижимые вершины.

Билек с женой везли свой сундук на тачке. Приехавших ожидали железные кровати с белыми простынями и подушками. И наконец после стольких лет домашний обед по-венгерски: картофельный суп и лапша с капустой.

— Лапша с капустой! — воскликнул Имре Тамаш. — Мое любимое кушанье! Ну и дураки мы, ни разу сами себе его не приготовили!

Одноногий парень-венгр на костыле пошел в кухню и принес Тамашу еще одну тарелку лапши.

Керечен с искренним участием взглянул на молодого симпатичного парня.

— Где ты потерял ногу? На фронте?

— Там.

— В Галиции?

— Да нет! На Украине. С Деникиным сражался.

— Значит, и ты был красноармейцем? Здесь все красноармейцы?

— Да.

— Нас отсюда отправят домой?

— Нет. Из Петрограда. Я ведь не еду… Там знают, что я был ранен, когда находился в Красной гвардии. Мне там конец. Сапожник я, и тут проживу, найду себе дело.

— Почему нас не сразу отправляют? — спросил Мишка Хорват.

— Не знаю. Может, потому, что дома такие ужасы творятся.

— Знаем, — сказал Мишка Балаж.

— Ничего вы не знаете, — грустно покачал головой одноногий. — Хотите почитать венгерские газеты?

— Есть у вас? — жадно спросил Керечен.

— Мы все газеты здесь получаем. Вот, например, «Соват» [5] «Призыв» (венг.) . .

— А что это за газета?

— Шовинистическая, антикоммунистическая газетенка.

— Что-о? — удивленно протянул Тамаш.

Керечен начал читать газету. У него закружилась голова от злостных нападок, в которых людская глупость смешалась с кровожадностью. Показалось, что в двадцатый век ворвалось средневековье. Потом он взял газету «Уй немзедек» католической церкви. Тот же тон… «Эшт», «Мадьярорсаг», «Пешти напло» [6] «Новое поколение», «Вечер», «Венгрия», «Будапештский дневник» (венг.) . … Все эти газеты словно старались перещеголять друг друга в кровожадности и ненависти.

Керечен отложил газеты. Ему показалось, что он испачкал о них руки.

— Очень печально, — проговорил он. — Может быть, все-таки лучше тут остаться?

— Мы должны ехать домой, Пишта. Поедем домой, даже если нам придется погибнуть.