Владимир Сапожников - На фронте затишье

Следующая деревня была пустая, сплошь сгоревшая. Обозначая улицу, стояли только тополя. Мы остановились на привал: толстый интендант мычал от боли, весь взмок. Абросимов и Федотов ушли на зады села, натрясли в саду полные подолы краснобоких яблок. Мы набили ими карманы, а оставшиеся роздали немцам. На промысел казаки брали с собой долговязого сапера, он сажал Федотова себе на плечи, и тот рвал с самой верхушки.

Воды в колодце здесь было много, немцы намочили пилотки, чтобы легче было на жаре. Мы сделали то же самое.

Завиднелся Вышкув, тот городишко, куда мы шли, где был пункт военнопленных. Я вздохнул свободнее: почти добрались. Вышкув горел, там рвались снаряды.

Через город проходила дорога, и немцы били по транспорту.

Полищук свернул на ходу, стал высекать огонь и, прикурив, сказал, держа на ладони кресало:

— Лешкина память, умел, покойничек, поделки разные мастерить. Эх, мать честная, курица лесная, отвоевался, отдыхает под березкой. Закопать я его закопал, а поставить ничего не успел. Над всеми нашими писарь забил фанерку с надписью: «Второй эскадрон». Сколько их, вторых-то эскадронов?

Интендант застонал, поднялся на носилках, но, качнувшись, снова упал, стукнувшись головой о распорину. Перевернуть, что ли, просился? Немцы, несшие его, сердито оглянулись.

Проселок, по которому мы шли, в низине сходился с шоссе. До городка оставалось километра три-четыре, но соваться на шоссе было нечего: по нему плотно шли машины. Придется крюк давать, обходить стороной. Хрен с ним, остается немного, сдать — и обратно.

Я оставил пленных на окраине города, возле дома с рогатой грушей, и зашагал переулками, тоже запруженными войсками. Я едва протискивался между машинами. Где он, центр, не разберешь тут, и я шел по звуку, где чаще рвались снаряды. Спрашивал про пункт военнопленных у встречных офицеров, но ничего не добился: никто не знал.

Сбоку проезжей части дороги лежали горелые машины, лошади с раздавленными головами, вздутыми животами и раскоряченными ногами. Кругом дымилось, пахло гарью. Слава богу, вот он и перекресток. Деваха в пилотке машет флажком, тоже кричит, ругается.

— Сержант, скажи, милок, где тут пункт военнопленных?

— Тальнов, десять километров. Вон туда топай. Тут нет пункта.

— Как же нет? У меня маршрут на руках.

Вот тебе и маршрут! Нет — и все. Выходит, еще десять верст топай по жаре, по запруженной дороге. Тьфу ты!..

Матерясь во всех богов и боженят, я вернулся к своим, закурил со злости. Абросимов и Федотов ржали, разглядывая срамные карточки, которые, ухмыляясь, показывал им длинный сапер. Интендант, лежавший прямо на носилках, притих. Пыль от проходящих машин окутывала его, и на какое-то время он скрывался в ее клубах. Чтобы отвести душу, я ругнулся на казаков, приказал подниматься. Фельдфебель с тремя солдатами пошли за интендантом. Они подняли его, но, видно, неровно, он начал валиться, запрокидывая голову. Ругаясь, они снова опустили его. Фельдфебель наклонился, стер с его лица пыль и пригнулся ухом к груди.

— Капут Генрих, — поднявшись, сказал он мне.

Он сел на землю и, упираясь ногой в пах, сноровисто снял с интенданта сапоги. Покойник еще не остыл, и сапоги снялись хорошо.

…Теперь мы шли быстрее: я торопился добраться до Тальнова засветло.

С отделением казаков я вел пополнение коней: двенадцать человек и полсотни лошадей, зачембуренных пятерками. В небольшой городок, где на развилке дорог нас должен был ждать кто-нибудь из эскадрона, мы въехали ранним утром. Передовая отодвинулась, но немцы все еще били по городу, по дороге, мины рвались в улицах, осыпая с домов черепицу.

Вот и перекресток: столб с дорожными знаками, фигурка регулировщицы с планшеткой на боку. Мы придержали коней.

— Из Четвертого противотанкового никого тут нет? — спросил я регулировщицу.

— Были. Приказано подождать.

Девчонка хмуро оглядела меня с ног до головы. Из-под пилотки торчат самоварного цвета кудряшки, ладная фигурка туго перепоясана ремнем, на погонах широкая лычка старшего сержанта.

— Ну? Ответ получили? Поворачивайте своих дусек-марусек и ждите. Вон там за пожаркой конюшни неразбитые, можете остановиться. Да живее. Что рты разинули? Как ударит, из ваших кошек винегрет получится, одна морока с вами, кобылятниками. Живо!

Голос у регулировщицы зычный, с мужской хрипотцой, лицо командирское, хмурое.

— Есть, товарищ генерал! — гаркнул в ответ мой помощник сержант Шишкин.