Валерий Горбунов - Герои среди нас (Сборник статей)

Уверен, что во взводе связи, которым Чинилин командовал, он тоже в трудные моменты всегда брал игру на себя. А моментов этих хватало: он дрался в Сталинграде, в районе Тракторного завода, дрался на Орловско-Курской дуге, был награжден четырьмя орденами, из них тремя Отечественной войны, и многими медалями (позже прибавился орден Трудового Красного Знамени - за спортивную работу). Но несчастье с ним случилось не там, не в пекле, а потом, под Полтавой, в сентябре 43-го, когда его часть переправлялась через Ворсклу, - враг обстрелял их из дальнобойных орудий, и Чинилину оторвало осколком одну руку и изувечило другую.

Было ему тогда ровно тридцать. А ведь он еще мечтал вернуться в ЦПК и О…

По странной случайности наша часть в сентябре того года стояла немного южнее, и - чего не случалось на войне - я мог и встретить своего кумира. Мог, да не встретил. Увидел его я только в 1949 году, когда уже спортивным журналистом приехал в Ленинград на чемпионат страны по волейболу.

Он был здесь судьей. Догадываюсь, как не просто было ему, не доигравшему свое, так и не успевшему досыта насладиться любимым искусством (я сознательно употребляю в применении к Чинилину это слово), как не просто было ему вернуться в свой прежний мир в новом, непривычном качестве.

В своей блистательной волейбольной жизни Чинилин только раз участвовал в международной встрече - в Москве, с командой Афганистана. Теперь его бывшие соратники выступали в официальных международных соревнованиях, в чемпионатах мира, они вели интересную, насыщенную разнообразными событиями жизнь, о какой он только мечтал. Раньше мечтал.

Не знаю, до конца ли растворилось в Чинилине чувство неизбежной горечи. Тогда, в Ленинграде, познакомившись с ним, я увидел человека сурового, резкого в своих суждениях и оценках. И с тем же пронзительным взглядом. Я даже подумал было, что прозвище Козел было дано ему за его бодливость, строптивость нрава. Но нет, все говорят - за прыжок. Может быть, и так. А все же, думаю, что не за одну лишь прыгучесть получил он свое прозвище.

Впрочем, что ж, он, наверное, и должен был быть суровым и резким. Потому что ничто на свете не могло заменить ему того блаженного ощущения легкости своего тела, того счастливого мига, когда он вдруг застывал в высоком прыжке над сеткой и когда, казалось, земное притяжение загадочным образом теряло над ним свою власть; того необъяснимого наслаждения, которое он ощущал, угадав направление полета мяча и кинувшись под него, чтобы поднять в воздух и продлить его жизнь…

Но в сложном комплексе чувств и ощущений, о которых Чинилин теперь только вспоминал да которые иногда навещали его в снах, одно продолжало жить и действовать - чувство игры. Оно, это чувство, отличало его от других, даже самых проницательных и опытных судей. Оно позволяло ему сразу распознать ошибку, оно разрешало ему в иные моменты быть снисходительным к спортсменам, не изматывать их беспрерывными свистками, давать им, к удовольствию зрителей, поиграть.

Впрочем, тогда, в Ленинграде, Чинилин произвел на меня незабываемое впечатление не только тонкостью, проникновенностью своих судейских решений.

…Шла игра московских мужских команд - ЦСКА и "Локомотива". Игра была нервная, лихорадочная. Все ждали, что армейские волейболисты, которые рвались на первое место (и в конце концов, забрали его!), добьются легкой победы.

Но в пятой партии "Локомотив" упорно лидирует - 8: 6, 12: 8, наконец, 14: 9.

В этот драматический момент армейцы производят замену. И вдруг судья на вышке - это был Чинилин - объяснил, что партию выиграл "Локомотив": оказывается, ЦСКА уже исчерпало лимит, не имело, стало быть, права делать замену, и он в соответствии с правилами наказал команду очком, которое и закончило поединок.

В этом трудном для судьи, но принципиальнейшем решении был весь Чинилин, с его безмерным уважением к волейболу, к своим судейским обязанностям, с его верой в справедливость законов спорта…

Когда мне изредка случается бывать в Московском совете спортивного Союза, я всегда стараюсь мимоходом заглянуть в маленькую комнатку, где сидит человек с резкими манерами и пронзительным взглядом.

Вот уже около двадцати лет он работает здесь - раньше инструктором, а теперь заведующим отделом спортивных игр.

Хмуро поздоровавшись со мной, он продолжает заниматься своими хлопотными обязанностями.

Но в этой своей роли он кажется мне орлом в клетке. И, пройдя мимо, я вижу его уже не в маленькой темной комнатке, не за письменным столом с говорливым телефоном - я вижу его в Центральном парке, на той крайней площадке, что у пруда, облепленной восторженными зрителями, вижу целиком поглощенного азартом борьбы, в которой он, Козел, великий артист, не знал себе равных.