Валентин Булгаков - На линии огня - Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Оврагами и рощицами мы подошли к лесу. На опушке, как видно, недавно шел бой: валялись коробки из-под патронов, разбитые автоматы и винтовки, зияли воронки, усеянные гильзами. Похоже, что наши отошли.

Атаковать поселок решено было ночью. Время от времени на окраине раздавались выстрелы. Немцы, мы это уже знали, боялись тишины. Даже если близко не было противника, они все равно постреливали.

Мы рассыпались цепью и где перебежками, где по-пластунски стали приближаться к селению. Я слышал, как гулко бьется мое сердце. Поле перед нами небольшое, скорее бы его миновать, пока не обнаружены. Только успел об этом подумать, как тишину прорезала длинная пулеметная очередь: кто-то на фланге напоролся на передовой пост! В ту же минуту над нами взвились осветительные ракеты.

— Вперед! За мной! — закричал младший лейтенант.

Мы поднялись в атаку, но не успели пробежать и десяток шагов, как сбоку загрохотал второй крупнокалиберный пулемет. Вскрикнув, зашатался командир, несколько бойцов как подкошенные рухнули на землю, а пулеметы продолжали поливать нас смертельным огнем. Ракеты взлетали одна за другой, и наша небольшая группа атакующих, не продвигаясь ни на метр, несла большие потери. Начали отползать. Счастье, что до леса не так далеко. Нас не преследовали. Четыре убитых и десять раненых — таков был итог нашей бесхитростной атаки. В тяжелом состоянии находился командир. Бойцы, сменяясь, несли его на плащ-палатке, а он, изгибаясь, выкрикивал в бреду:

— Братва, вперед! Братва! Полундра!

Для него это тоже был первый бой. И последний.

Наконец-то поезд наш прибыл к месту назначения. Крохотная станция, но и ее не пощадило пожарище войны. Здание наполовину рухнуло, повсюду разбитые, исковерканные вагоны, покореженные огнем и осколками колеса, гильзы от снарядов…

Нас, раненых, здесь не задерживали. Прямо из вагонов грузили на открытые грузовики и везли километров за пять, в полевой госпиталь. После душного и темного вагона такое путешествие было бы даже приятным, если бы не ухабы на каждом шагу проселочной дороги.

Госпиталь размещался в нескольких добротных, просторных одноэтажных домиках. Старожилы рассказывали, что до войны здесь был дом отдыха. Сейчас же в палатах мелькали кровавые бинты и загипсованные ноги.

— Слушай, а при чем тут война? — горячился пожилой раненый, обращаясь к молодому украинцу. — Вот ты говоришь — война, проклятая, такая-сякая… Война — всегда несчастье, но она ведь… как бы это сказать… неодушевленная, что ли. За что ее проклинать? Людей, которые эту войну затеяли, — вот кого! И ведь сколько старания приложили эти мерзавцы, чтобы запалить половину Европы! Большие мастера, ничего не скажешь. Умеют науськивать своих людей так, чтобы они в бешеных собак превратились. Рукава по локоть засучили, и поливают из автоматов: женщины, дети, им наплевать. Сами, сволочи, тысячами гибнут, однако прут на чужую землю как очумелые! Мне иной раз хочется заглянуть в душу немца-солдата, немца-фашиста, узнать: что у него там осталось?

— Нечего туда заглядывать, и нечего с ними разговаривать! — горячо возражал ему сосед по койке. — Я с ними уже научился говорить, вот плечо подживет, я еще поговорю: если они совсем рядом, то прикладом, если подальше — из автомата! Только такой разговор! Под Сталинградом их кровью умыли — они призадумались. Под Курском еще раз умыли — глядишь, скоро начнут кое-что понимать!

В этих оживленных разговорах я участия не принимал. Хотя в последнее время немного набрался сил. Мог, например, самостоятельно вставать с постели, даже пройти в коридор, хотя осторожно, потому что иногда вдруг кружилась голова. Мог, но почти не делал этого. Почему? Я просто боялся привлекать к себе внимание. Не хотел со своими культяшками лишний раз показываться людям на глаза.

Правда, однажды под вечер я старательно обошел все палаты, внимательно вглядываясь в лица раненых. Сам того не сознавая, я искал Липатова. Понял это, когда с тяжелым сердцем вернулся к своей койке. Его нигде не было. Я, конечно, знал, что из санитарного эшелона забрали лишь часть раненых, госпиталь и без того был переполнен. Остальных повезли неведомо куда. Выходит, что Липатова тоже. Жаль. Здесь я ни с кем не сошелся. С грустью вспоминал Леню Чернобровкина, других боевых друзей.

Однажды вечером ко мне подошла молоденькая медсестра и, краснея, спросила, не может ли она мне в чем-либо помочь? Ну, например, написать письмо родным…