Валентин Булгаков - На линии огня - Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Слава вам, друзья мои, во веки веков. А от меня, живого, низкий поклон до самой земли.

Более сорока лет прошло, пробежало, промчалось… Самолет из Кемерова доставил меня в Москву.

Память сохранила много боев. Под Ярцевом, Андреаполем и Ржевом, под Оршей и Смоленском, форсирование Вислы и штурм рейхстага. Но бой на Гжатских высотах для меня особый.

В других боях побратимы умирали на моих глазах, я видел их предсмертный час. Здесь другое… Все думаю, вдруг в горячке не заметил Павел Багин еще неугасшую искру жизни Андрея Ивойлова, Миши Ланшакова или Васи Чекалина. Может, кто остался жив?

Мои попытки выяснить судьбу расчета результатов не дали. На запрос Новокузнецкий горвоенкомат дал скупой, но четкий ответ: «В Новокузнецке и районе по прописке такие товарищи не проживают».

Второй раз поехал на Гжатские высоты. И вот скорбная награда за мои старания и терпение. Нашел могилу Андрея Ивойлова.

Деревня Будаево Гжатского (ныне Гагаринского) района находится в двух километрах южнее места, где стояло наше орудие.

Я искал живых свидетелей тех боев. Расспросы привели к старику Родионычу. Вот что он мне рассказал:

«…С начала войны деревня стала как бы редеть. Мужиков позабирали в действующую армию. Баб — на оборонительные работы под Можайск. Меня определили на конюшню, так как вместо правой ноги у меня деревянный протез. В тот день, когда на автостраде шел бой, я с утра был с конями. Вдруг на шоссе налетели самолеты немецкие и стали бомбить. Слышал пушечные выстрелы, потом все стихло. Ребятня скоро донесла, что к Можайску прошли немецкие танки. В нашу деревню немцы тем разом не заглянули. Вечером иду поскотиной. Смотрю, из березняка выползает человек. Одежда на нем военная, весь в крови. Я испугался было, но быстро сообразил, что надо его спрятать: ведь немцы вот-вот нагрянут. Приволок его в баню, что на задах огородов. Внученька перевязала его. Только не жилец он был. Живот сильно был порван. Как он полз, ума не приложу. К полуночи умер. Андрейкой звали, из Сибири он. Все горевал, что он жив, а ребята его, пушкари, погибли. Похоронил я его украдкой…»

Он открыл крышку небольшого сундучка и достал небольшую тряпицу. Жетончик из луженой жести. Их нам выдали перед войной, во Львове. Открыл крышечку, достал пожелтевший лощеный листочек бумаги и прочел: «Ивойлов Андрей, год рождения 1915. Адрес г. Сталинск».

На второй день я обшарил всю огневую позицию, где было установлено наше орудие. Время неумолимо все стерло, заровняло. Но в полуразрушенном, заросшем ровике обнаружил каску. Чья она?

Перед отъездом я долго сидел на могиле Андрея. Взял две пригоршни земли, увез в родную Сибирь.

Великая Отечественная война застала меня курсантом отделения электрооборудования самолетов 2-й московской спецшколы ВВС. Учебную программу сразу же сократили, в распорядок дня вклинились работы по маскировке близлежащих зданий, по устройству и оборудованию укрытий. Нас стали посылать на патрулирование, охрану складов и военных учреждений. Уставали так, что засыпали, едва коснувшись головой подушки. Но вскоре мы лишились покоя и по ночам: почти каждую ночь раздавался вой сирены, звучала команда «Воздушная тревога!».

Пока это были учебные тревоги. Но мы в мгновение ока вскакивали с коек, расторопно надевали на себя обмундирование и с противогазом через плечо мчались каждый на свое место. Так случилось и на исходе дня 22 июля. Однако тревога оказалась не учебной, а боевой. Как потом выяснилось, в подмосковное небо, следуя несколькими эшелонами с получасовым интервалом, вторглись фашистские бомбардировщики. Этот первый налет продолжался более пяти часов, и отбой прозвучал незадолго до рассвета. Существенного ущерба городу он не причинил, но жертвы среди населения были.

В августе состоялся досрочный выпуск школы, нам присвоили сержантские звания. Я связывал это с немедленной отправкой на фронт, куда рвался с первого дня войны. Но на фронт отправили не всех. Более двадцати новоиспеченных авиаспециалистов, среди которых оказался и я, погрузили в теплушку и привезли в Липецк. Как нам тогда показалось, в глубокий тыл.

В Липецке дальнейшая судьба наша ничуть не прояснилась. Впрочем, рядом с нами в таком же неведении пребывало немало других авиационных специалистов, в том числе летчиков и штурманов, А радио и газеты приносили удручающие вести. На огромных пространствах, не утихая, шли ожесточенные бои. Советские войска под натиском врага отступали в глубь страны.