Забегая вперед, скажу, что через несколько месяцев Йиндржих Крэч действительно попал в Маутхаузен. Наверное, с радостью собирал свои пожитки, готовясь к переезду. Там он и погиб 17 июня 1942 года, как я узнал из объявления его жены, напечатанного в 1946 году в органе бывших заключенных в немецкие тюрьмы и лагеря. (Она просила очевидцев сообщить ей об обстоятельствах смерти Йиндржиха). Об окончательной судьбе Ф. Мусилэка мне ничего не известно.
Выйдя на прогулку, я увидел среди своих соседей по камере знакомого русского эмигранта Сергея Семеновича Маслова, публициста и политического деятеля, редактора журнала «Крестьянская Россия». Это был довольно образованный, твердый и убежденный человек. Советским гражданином он не был, за коммуниста немцы тоже не могли его счесть. Но не могли видеть в нем и приверженца фашизма. Маслову безусловно повредил его патриотизм: любовь к России и принадлежность к «крестьянской» партии. Рассчитывать на совместную «работу» с ним и за границей, и в будущей «покоренной» России фашисты не могли. Оттого Маслов и попал в тюрьму. Его расценили как деятеля «национального» и потому фашизму враждебного.
Маслов, видимо, с таким же трудом входил в обиход тюрьмы гестапо, как и я: с гордым лицом выскакивал на прогулки из камеры, «печатал шаг» и т. д. При первой встрече мы улыбнулись глазами и уголками губ друг другу. Так как камеры наши были рядом, то на прогулке Маслов шел в кругу иногда передо мной или за мной, на расстоянии четырех-пяти шагов. Попривыкнув к этому соседству, мы стали изредка «переговариваться», то есть учиться, разжимая только одну половину рта, чтобы какой-нибудь из окружающих нас надзирателей не заметил разговора если не на слух, то по движению губ, кидать друг другу ту или иную, заранее подготовленную фразу. С риском это было сопряжено огромным, но, как это ни странно, ни разу мы с Масловым пойманы и изобличены не были.
Однажды во время прогулки я бросил Маслову вопрос:
— Как вы думаете, победят немцы Советский Союз?
Чинно шагаем дальше. Проходим несколько кругов, прежде чем Маслов, улучив подходящий момент, когда близко стоящий надзиратель чем-то отвлекся, кинул мне:
— Победа немцев совершенно исключена!
Вот и все.
По возвращении в камеру я, триумфуя, рассказываю товарищам-чехам о мнении политика-специалиста, бывшего военного министра в контрреволюционном правительстве Чайковского в Архангельске.
В другой раз Маслов шепчет мне, вернее не шепчет, а кидает вполголоса, но так, что шорох многих ног по песку еще вдвое уменьшал звук сказанного:
— Думал о Сталине.
Спрашиваю:
— Что ж вы думали?
Пауза. Через два-три круга мой — хочется сказать, бывший , — контреволюционер говорит:
— Сталин защищает Россию. Следовательно, особа Сталина для меня священна.
Когда фашисты преждевременно расхвастались взятием Ленинграда и этот слух проник и в наши «каменные мешки», Маслов в несколько порций передал мне следующую сентенцию:
— Жаль, что взят Ленинград. Там никогда не бывало неприятеля. В Москве бывал, а в Ленинграде не бывал.
Это было поводом для меня припомнить историю наших столиц, и я должен был признать, что Маслов прав. Как известно, Ленинград и в последнюю мировую войну не допустил в свои пределы неприятеля. Торжество фашистов оказалось преждевременным.
Конечно, и в этом случае замечание соседа передано было товарищам по камере и подверглось совместному обсуждению. Иногда и они, со своей стороны, приносили ту или иную весточку с прогулки.
У Маслова была молодая, красивая и необыкновенно энергичная жена, усердно о нем хлопотавшая, не боясь проникать в нацистские логова. Каким-то образом ей удалось добиться разрешения на передачу мужу кое-каких продуктов и, между прочим, сахара. И должен сказать, что Маслов употребил все усилия, чтобы добиться передачи мне куска булки или хотя бы нескольких кусков сахара. Возможность к тому была следующая. При возвращении арестованных с прогулки они невольно, вследствие большого числа гуляющих, задерживались иногда при входе в узкую дверь тюрьмы, причем пары их сближались и почти наступали одна на другую. И вот в этой сутолоке Маслов иногда быстро совал мне в руки, а я так же расторопно прятал по карманам заранее приготовленные им к передаче гостинцы. В обстановке голода важен был и кусочек сахара, а в то же время приобретала особую выразительность готовность земляка к самопожертвованию.
Читать дальше