Геннадий Сорокин - Пропавших без вести – не награждать!

Передохнувшие в холле десантники быстро, двумя потоками, вбежали по лестницам наверх.

Второй этаж замка был наружным фасадом внутрискальных помещений. Архитектурно он представлял собой неширокий коридор, одной стороной выходящий на остров. Прямо от входа, сразу же за лестницами, был просторный зал, полностью вырубленный в теле скалы. Центральное место в зале занимал ростовой портрет Гитлера на фоне альпийских гор. По бокам портрета с потолка свисали алые стяги со свастикой. Стены зала украшали декоративные колонны, имперские орлы с опущенными крыльями, колосья пшеницы, дубовые венки и прочая символика Третьего рейха.

– Николай Егорович, на фига такие хоромы, не знаешь? – спросил Лукин.

– Присягу принимать, митинг проводить. Здесь люстры нет? – Лоскутов с опаской посмотрел на потолок.

Люстры не было. Зал освещался электрическими светильниками над головами орлов.

В правом крыле замка раздалась дробная очередь из ППШ, ругань, матерки. Лоскутов и Лукин поспешили на помощь, но в коридоре, кроме своих бойцов, никого не было.

– Какая-то сволочь успела забежать за бронированную дверь, – доложил Фомин. – У нас потерь нет. У них тоже.

– Проверь соседнее крыло, – приказал Лоскутов и пошел осматривать этаж.

Первой от зала была комната отдыха с диваном, журнальным столиком, книжными полками и плиткой для приготовления кофе. Соседняя комната – за бронированной дверью. Далее – помещение с неизвестной аппаратурой. Последними по коридору были вентиляторная и лестница наверх.

– Попов! – подозвал Николай Егорович. – Аккуратненько сгоняй наверх, посмотри, куда эта лестница ведет.

Краснофлотец вернулся минуты через три.

– Товарищ командир, там тарелка на стебельке. Излучатель.

– Так просто? – хором спросили Лоскутов и Лукин. – Ни охраны, ни запоров, ни дверей?

– Двери есть, но они открытые были, – смущенно сказал боец.

– Фиг пойму я эту пьесу! – сказал Лоскутов. – Антенна не охраняется, аппаратура брошена. А за этой дверью что, вход в рай?

– У-у, сволочи, – Лукин со злостью пнул бронированную дверь, – понастроили тут, сам черт ногу сломит. Николай Егорович, а может, там кабинет Гитлера? А что, устанет от бардака на фронте, приедет сюда, сядет под излучатель, закурит…

– Гитлер не курит.

– Это он раньше не курил, а сейчас, может, научился. Я знал одного мужика, он до развода со своей бабой тоже не курил, а потом…

– Пошли в то крыло, – перебил его Лоскутов. Историю про односельчанина Лукина, спившегося после развода, он уже слышал.

Соседнее крыло состояло из штабных помещений и кабинета начальника гарнизона острова. Загадочных бронированных дверей больше не было.

– Кажется, замок наш, – Николай Егорович осторожно, бочком, подошел к выбитому окну, выглянул наружу.

С высоты второго этажа положение противоборствующих сторон на острове было как на ладони: на зенитной батарее, посреди острова, держал оборону Монгол; у казарм закрепились немцы. Возле пирса, пытаясь причалить, подпрыгивал на волнах сторожевой катер.

– Фомин, собирай людей. Пойдем к Монголу – ударим по немцам с тыла.

– Мы ударим, товарищ командир, а вы останетесь, – твердо заявил Фомин.

– Чего, чего? – обернулся Лоскутов.

– Товарищ командир, два автомата исход боя не решат. Оставайтесь здесь, охраняйте замок.

– Фомин, ты…

– Товарищ командир! А если там, – он показал рукой на казармы, – не осталось ни одного нашего офицера, то кто будет руководить отрядом? Антенны, аппаратура – все это не сержантского ума дело. Оставайтесь в замке, командир, мы без вас справимся.

– Хорошо, – подумав, согласился Лоскутов.

После ухода бойцов Николай Егорович и Лукин наглухо подперли бронированную дверь на втором этаже диваном из комнаты отдыха и спустились вниз.

У казарм шел бой. В холле замка стояла тишина.

Игоря Якушева ранило в плечо на подходе к зенитной батарее. Зажимая рану рукой, он дошел до КП, где Боков развернул походный медпункт. После перевязки Якушев впал в прострацию.

Не сказать, что он повредился рассудком: лейтенант понимал, что вокруг него кипит бой и высовываться на линию огня опасно; он знал, что должен принимать участие в сражении, но ничего не делал. Безучастный ко всему, Якушев сидел на пустом снарядном ящике и не отрываясь смотрел в одну точку. В его отравленном страхом сознании мысли шли своим чередом.

«Я на артиллерийской батарее, как Пьер Безухов. Безухов остался жив, значит, и со мной ничего не будет. С кем воевал Безухов, с немцами? Конечно же с немцами, с кем еще он мог воевать. Всю жизнь с ними воюем, а все никак победить не можем».