Василь Быков - Стужа

Заруба пробыл в Минске недолго — всего два дня. Егор съездил на станцию к поезду и привез его в местечко. Как всегда, председатель исполкома в дороге почти не разговаривал, только спросил: «Ну что там у нас? Какие новости?» — «Да так, никаких новостей», — ответил Егор. Заруба, помолчав, как-то необычно протяжно вздохнул и сказал: «Новости будут, Азевич. Скверные будут новости». Эти его слова отозвались тревогой в душе возчика, он думал, что Заруба что-то объяснит, но тот ничего не сказал больше.

Очень хотелось ему рассказать председателю о своих заботах — двух непростых вызовах в поповский дом, но он не решался нарушить запрет Милована. Неизвестно к тому же, как к его откровенничанию отнесся бы Заруба. А вдруг разозлится? Или не поверит? А то еще хуже — сообщит о том Миловану. И он решил промолчать. Трудно о чем-то думая, всю дорогу молчал и Заруба.

На другой день они собрались в Заболоть. Выехали, однако, поздно: Заруба задержался в исполкоме, потом на местечковой улице Егор обнаружил, что Белолобик захромал. Он слез с возка — у лошади на левой передней сломалась подкова. Егор попытался оторвать ее, но без щипцов не сумел это сделать. Наверно, следовало возвращаться. Ехать же в кузницу уже было поздно, по-видимому, поездку следовало отложить до завтра. Председатель к такому повороту дел отнесся почти безразлично. «Завтра так завтра», — сказал он, выслушав Егора, и тот завернул возок.

Назавтра утром с Белолобиком на поводу Егор шел местечковой улицей к речке, где была кузница, и повстречал Полину. Девушка куда-то торопливо бежала в своем синем пальтишке, с потертым портфельчиком в руках. Завидев его с лошадью, еще издали заулыбалась, он поздоровался, и она остановилась. Минуту молча рассматривала Белолобика, потом почему-то — его. Он стал сбивчиво объяснять, куда идет, а она как-то не в лад с его объяснением бросила: «Ну и шапка у тебя, Азевич!» — «А что?» — не понял он и сдернул с головы свою обловушку. «Как у подкулачника», — выпалила Полина и, словно в утешение ему, еще веселее заулыбавшись, побежала по улице. Уязвленный ее мимолетной колкостью, он уныло побрел к кузнице. Шапка? Уж какая есть, другой взять негде. В лавке шапок не продают, пошить не из чего. Эта, правда, неказистая с виду, зато теплая, из овчины. Шил еще дед, носил несколько лет отец, и он ее носит уже третий год. Хорошая шапка.

Так утешал себя Егор, но шапка-кучомка все же становилась ему противной, захотелось снять ее да бросить куда за забор. И он думал: скорее бы лето, тепло; дома у него висела на гвозде неплохая кортовая кепка, почти еще новая, с чуть надломленным козырьком. Он наденет кепку и будет как все ребята в местечке. И Полина тогда не скажет, что шапка у него, как у подкулачника.

Но тепло не наступало, наоборот, под весну ударили холода. Как-то под утро Егор проснулся в своей промерзшей риге, услышав, как стреляет мороз по углам. А тут надо было выезжать в район, Заруба сказал: на три дня. В этот раз предрика выезжал с бригадой уполномоченных — на трех возках. Рано утречком Егор прибежал в конюшню, чтобы успеть подготовиться к поездке, и застал там старика Волкова, который уже холил своего любимца. Он сказал Егору, что поедут Фирштейн из райкома, Бугаенченко и Солодуха из исполкома. И еще Пташкина из женотдела. Когда он назвал Пташкину, сердце у Егора встрепенулось от непонятной радости, но тут же и опало — с кем она поедет? Но не все ли равно с кем, наверно же, не с Зарубой. С Зарубой, если на то пошло, сядет Фирштейн, как и полагается — начальник с начальником. После того как арестовали первого секретаря, Фирштейн заступил на его место, хотя еще и не был избран.

На исполкомовском дворе они принялись запрягать свои сани-возки. У Егора был, наверно, самый лучший в исполкоме возок — легкий, окрашенный в синий цвет, он очень правился возчику. И Егор уже прикидывал, как бы в нем гляделась Полина. Рядом с Зарубой. Но вряд ли она сядет к нему, наверно, устроится в другом месте. С такой мыслью Егор заводил в оглобли коня, и тут кто-то сзади сдернул с его головы шапку и надвинул на глаза что-то чужое и холодное. Егор испуганно обернулся — сзади, смеясь, стояла Полина. «Вот будешь красавчик. Это тебе от женотдела», — все смеясь, сказала она, спрятав за спиной его шапку, — наверно, чтобы не отнял. Егор недоуменно посмотрел на девушку, потом на то, что снял с головы, — это была настоящая, армейская, почти еще новая буденовка. Ладно скроенная и сшитая из серого сукна, с застегнутыми наушниками и разлапистой черной звездой спереди. Но почему это ему? За что? «Надевай, надевай, нечего любоваться! Пусть девчата любуются», — покровительственно торопила его Полина.