Сократ Кара-Дэмур - Твои герои, Ленинград [фронтовые рассказы]

Жаткин и Дзюбенко долго ждали, лёжа в кустах, пока скроется месяц за облаками. Была ясная, тихая ночь, и единственный в небе клочок облака плыл к луне медленно, как бы нехотя. Когда, наконец, он закрыл луну, Жаткин и Дзюбенко вышли из-за кустов и поползли через открытую поляну в лес, занятый немцами.

Луна вновь вышла из-за облачка, но в лесу было темно. Где-то тут должны быть немецкие землянки. Но как их найти в этом слепом мраке?

Жаткин первый увидел женщину, привязанную к дереву. Она стояла высокая, прямая у могучей сосны. Разведчики подползли к ней.

— Немцы? — спросил Дзюбенко шопотом.

— Они, — ответила она, разглядев красноармейцев.

— За что?

— Требуют, чтобы я сказала, где скрываются партизаны, А я, ей-богу, не знаю, где они.

— Дзюбенко, развяжи! — сказал Жаткин.

— Не надо! — ответила женщина. — Они привязали меня и сказали, что придут через час. Дали время подумать. Если не скажу — расстреляют. Я всё стояла и отсчитывала время. Скоро час пройдёт. Придут скоро. Увидят, что меня нет, будет переполох…

— Что же, не оставлять же тебя на расстрел?

— Нет. Спрячьтесь и, как придут немцы— убейте их. Тогда можете и меня развязать…

— Стрелять нам нельзя, гражданка. Сама говоришь, — будет переполох…

— Переполоха не будет. Немцы подумают, что это меня расстреляли…

Раздался хруст сухого валежника. Шли немцы, их было двое. Офицер и солдат. Думать было некогда. Жаткин и Дзюбенко тихо отползли в сторону и залегли.

Немцы подошли к женщине. Жаткин и Дзюбенко не слышали, но поняли, что офицер что-то спрашивает, и видели, как женщина отрицательно покачала головой. Тогда немцы отошли на десять шагов, солдат вскинул винтовку, а офицер вынул из кобуры пистолет.

Почти одновременно раздались два выстрела. Немцы свалились наземь. Жаткин кинулся к ним: проверить — убиты ли — и забрать документы у офицера, а Дзюбенко отвязывал женщину.

— Спасибо, ребята, — сказала она разведчикам, — спасли меня! Прощайте, увидимся ли ещё?

— Да куда ты?

— Как куда? К себе в отряд, партизанка я…

— Что же ты не сказала сразу? Божилась — не знаю, где партизаны…

— Не поверила я вам. Думаю, может быть, переодетых фашистов подослали. Откуда здесь быть красноармейцам? А как расстреляли немцев, поверила — свои!

— Вот ты какая! — сказал Жаткин с восхищением.

— Ну, пора прощаться, ребята! Дайте-ка поцелую вас. Вы разведчики, да и я разведчица. Прощайте!..

Она обняла и поцеловала своих спасителен.

— Как тебя зовут? — спросил Жаткин.

— В отряде меня зовут — «Городская». Из Ленинграда я…

Каждое своё письмо Наталья Павловна начинает словами: «Здравствуйте, дорогие Ильюши!». И в конце каждого ответного письма штурмовик Коноплёв приписывает: «Оба Ильюши живы и здоровы».

«Оба Ильюши» — это, во-первых, сам Илья Коноплёв, и, во-вторых, — ИЛ, на котором летает Коноплёв.

Наталья Павловна знает, что от «здоровья» ИЛа чаще всего и зависит здоровье Ильи. Она очень любит своего мужа, а муж любит и её и свою машину, а это значит, что и Наталья Павловна не может не любить ильюшиного ИЛа.

Но недавно был случай серьёзного недомогания обоих «Ильюш». О нём Коноплёв не писал жене. Сейчас, когда оба Ильюши здоровы и боеспособны, — пожалуй, не грех рассказать об этом случае.

Возвращаясь после штурмовки, Коноплёв отстал от своей группы. Капризничал маслопровод. Коноплёв решил не перегревать мотора и убавил газ. Думал, дотянет до аэродрома, Но вскоре он убедился, что это невозможно. Надо было сесть и исправить машину. Коноплёв искал подходящую площадку. Самолёт летел над районом, оккупированным немцами. Ничего не поделаешь. Надо приземлиться хоть на несколько минут…

Совершенно неожиданно из-за облачков выскочил «Хеншель» и дал по ИЛу очередь. Коноплёв не мог принять боя, маневрировать. Надо было спуститься ниже, прямо на лес, на верхушки деревьев, и попытаться уйти. Коноплёв так и сделал. Но «Хеншель» не терял его из виду. А тут, за лесом, открылось прекрасное, ровное поле. «Была ни была!»— Коноплёв сел. Хотел, было, выйти из самолета, чтобы осмотреть, что случилось с маслопроводом. Но… Над головой низко пронёсся «Хеншель» — и тоже сел.