Александр Воинов - Памятник Дюку [Повести]

Я пришел часа в три — в самый глухой ночной час. Он сидел у столика и при свете неяркой лампы, прикрытой газетой, читал книгу. Услышав, как скрипнула входная дверь, он быстро поднялся и пошел навстречу. Увидев меня, он попытался отрапортовать по всей форме, но я прервал его и велел идти за мной.

Все ротные канцелярии похожи друг на друга. Большой стол, в углу несгораемый шкаф с потеками сургуча, расписание занятий в аккуратной рамке на стене, портреты. Во всем — казенная строгая простота. А в то же время именно здесь и ведутся самые откровенные, самые сердечные беседы.

Я пригласил Горчакова присесть на табуретку, а сам прислонился спиной к окну. Мне не хотелось садиться за стол, тогда наш разговор невольно стал бы официальным. А я хотел наконец добраться до сердца этого маленького курсанта, который сейчас настороженно следил за мной.

— Скажите, Горчаков, как это у вас получилось?.. Подумать только — у вас пять взысканий!.. Неужели вам не надоело ходить в наряды? — как можно дружелюбнее спросил я.

Его светлые глаза вдруг потемнели, он смотрел не мигая, с затаенной тревогой.

— Ну что же вы молчите? — сказал я нетерпеливо. — Почему вы упорно не хотите петь в строю?

— Я не буду петь, — сказал он тихо, но с упорством, какого я не ожидал. — У меня голос, товарищ лейтенант. Баритон. Я учился в консерватории. Петь на улице в непогоду мне никак нельзя…

— При чем тут консерватория? — рассердился я. — Откуда вас сюда прислали?

— Из Одесской консерватории.

— Не понимаю. Если вы певец, вам надо было окончить учебу и петь себе на здоровье!..

Он оставался серьезным.

— Меня вызвали и сказали: ты должен идти в военное училище. Это призыв. Это твой долг. И я пошел…

— Пошли и раскаиваетесь?

— Нет! — горячо сказал он. — Я не раскаиваюсь. Я всегда любил радиотехнику. Но разве нельзя, товарищ лейтенант, беречь голос?

Это было сказано с такой убежденностью, что я не сразу нашелся, что возразить.

— Но ведь дисциплина для всех одна, — проговорил я, сам чувствуя шаткость своей позиции. — В строю все равны… И наверное, не только за отказ запевать вы получили взыскания…

— Нет, — сказал он твердо, — главное именно в этом. Почему-то некоторых раздражает, что я не запеваю в строю! Думают, горжусь. Надеюсь, вы поймете меня. Несколько раз я сам пытался подойти к вам. Но как-то не мог выбрать подходящей минуты. Хотел попросить помочь…

— Хорошо! — твердо сказал я. — Ничего вам не обещаю, но подумаю…

Я-ушел из роты со сложным и противоречивым чувством. Пересекая темный, безлюдный плац, я продумывал этот странный разговор. Конечно, у Горчакова была своя правда. Но как ему помочь? Он мечется. Идя по одному пути, мечтает о другом. И может быть, он прав? Возможно, ему надо вернуться в консерваторию… И в то же время я понимал, что обстоятельства иногда невыгодно складываются вокруг человека. Каждая даже маленькая ошибка не только не прощается, а сразу становится важным звеном в его характеристике. И для того чтобы все изменить, нужен крутой перелом. Да, обо всем этом следовало подумать…

Через несколько дней на концерте самодеятельности в клубе училища я впервые услышал, как поет Горчаков. Мне казалось, что наш разговор продолжается…

Я слушал и все сильнее ощущал, как меня охватывает смятение. Его голос покорял, в нем соединялись огромное чувство, искренность, мелодичность.

Этот вечер решил все. На другое утро я пришел к командиру роты с твердым решением.

— Разрешите мне, — сказал я, — сходить с Горчаковым в консерваторию. Пусть его послушают профессора. Если у него действительно большой талант, давайте его отпустим. Пусть будет певцом…

Попов многозначительно переглянулся со старшиной Стрельниковым.

— Ну что ж, сходите… Пусть лучше будет хорошим певцом, чем плохим командиром. Но помните, вы несете ответственность, если из него не получится ни певца, ни командира. — Он засмеялся.

А я тут же разыскал номер телефона консерватории и позвонил. Директор отсутствовал, но, узнав, что говорят из военного училища, секретарша стала расспрашивать, по какому поводу. Я довольно сбивчиво старался растолковать ей суть дела, и наконец она поняла.

— Сказали бы сразу… Хотите, чтобы мы прослушали певца. Подождите…

Положила трубку и как сквозь землю провалилась. Я терпеливо ждал. Наконец трубку взяли, и старческий голос проговорил:

— Профессор Котельников у телефона!

Тут я уже не стал много распространяться, коротко рассказал о Горчакове и о том, как важно сейчас решить его судьбу. Неожиданно профессор пригласил нас к себе домой в воскресенье. Как удачно! Теперь мой замысел получил твердую основу.