Амаяк Сирас - Арарат

— Итак, товарищ Ашхен, — заговорил Берберян, — вскоре и я должен буду проститься с вами.

— Разве? — дружески откликнулась Ашхен.

— Да. И в результате вам прибавится работы.

— Работы — мне?

— Вас это удивляет? Вртанес мне рассказывал, что вы и Маргарит часто бываете у матери Габриэла, пишете ему письма под ее диктовку. Моя мать была бы рада видеть у себя таких посетительниц.

— Ну что ж, если не я, то Маргарит всегда может зайти к ней.

— А почему не вы?

— Кто знает, может, и мне придется выехать в каком-либо направлении…

— Сейчас есть одно направление для всех.

— Вот в этом самом.

— Но разве мало работы в госпитале?

— Оставим это. Так вы действительно едете?

— Да. А какая именно будет работа и где — это решится в ближайшие дни.

— Наверное, возьмут на политработу: вы хороший оратор.

Ашхен заметила, что Берберян покраснел. После небольшой паузы она прибавила:

— Думаю, что и работать будете хорошо…

— Так, что слово у меня не будет расходиться с делом, — усмехнулся Берберян.

— А вы знаете, это свойство, которое встречается не у всех… — И Ашхен убежденно добавила. — Но без этого невозможно завоевать доверие бойцов.

— Вы говорите так, словно только что вернулись с фронта… — с невольным удивлением отозвался Берберян.

— На фронте я не была. Но раненые говорят со мной откровенно.

— Вот и хорошо, — может быть, вы ответите мне на такой вопрос. Я часто выступаю на собраниях и приблизительно знаю, как действует слово оратора на слушателей. Но как действует искусство? Мне интересно ваше мнение об этом.

— Если вы говорите о настоящем искусстве, в котором нет фальши, оно способно повести людей на подвиг.

— И вы не преувеличиваете?

— О, нет! У народа должно быть представление о прекрасном, и за это прекрасное он должен бороться. Вот как вы думаете, во имя чего боролись греки с троянцами?

— Вы задаете мне тот же вопрос, который задавал Цлик-Амрам Геворку Марзпетуни.

— О, нет! Он спрашивал о том, почему Ахилл не желал сражаться с троянцами, пока те не убили Патрокла. Я спрашиваю о другом и сама отвечу на свой вопрос. Елена была символом красоты, свободы и чести своей родины. И греки сражались во имя своей чести и свободы, то есть во имя того, что является самым возвышенным к прекрасным на свете. Иначе показалось бы просто смешным, что люди могли, хотя бы тысячи лет назад, затеять войну из-за похищения одной женщины.

— Любопытное объяснение!

— Мы все время говорим о том, что враг грозит уничтожить наши завоевания, заставить нас забыть о нашем славном прошлом, покрыть завесой мрака наше настоящее; мы вспоминаем имена Толстого и Репина, Вардана Мамиконяна и Хачатура Абовяна и все это связываем с защитой свободы нашей родины. Если эти мысли выразить средствами искусства, их влияние огромно!

— Вот как… А один из моих приятелей утверждал, что все эти концерты и здесь и на фронте — лишь потеря времени: мол, найдутся ли желающие слушать пение, перед тем как идти в бой?

— Надеюсь, вы сумели разубедить своего приятеля?

— Нет, представьте себе, мне это не удалось. Уверен, что вы сумели бы…

— Во всяком случае, постаралась бы, — улыбнулась Ашхен.

— Постарались бы? — переспросил Берберян, не отрывая взгляда от лица собеседницы.

— Непременно. Чувство возвышенного и прекрасного легче всего внушаются средствами искусства! — уверенно закончила Ашхен.

Они свернули на улицу Налбандяна. Переходя через улицу, Берберян взял Ашхен под руку и тихо промолвил:

— Говорите же…

Ашхен ускорила шаги и, дойдя до тротуара, высвободила руку.

Она поняла, что ее спутнику хотелось не столько вести разговор, сколько слышать голос собеседницы; безошибочное женское чутье говорило ей, что Берберян начинает увлекаться ею. Ашхен вскинула голову: пусть почувствует ее спутник, что Ашхен тотчас же откажется от дружеских отношений с человеком, который осмелится подойти к ней как искатель развлечений…

На этот раз Ашхен была не права. Мхитару нравилась Ашхен, нравился ее своеобразный разговор, но он никогда не позволил бы себе зайти слишком далеко.

Берберян чувствовал, что слова Ашхен являются как бы необходимым дополнением к его мыслям, и ему хотелось, чтобы эта привлекательная женщина в косынке с красным крестом продолжала говорить. Он выискивал в уме вопросы, которые могли бы заинтересовать Ашхен и заставить ее высказаться. Но не успел он открыть рот, как перед ними вырос Тартаренц и преградил дорогу.