Амаяк Сирас - Арарат

Нина закрыла глаза, с минуту помолчала, потом, понизив голос, продолжала:

— Мы поженились. Анатолию удалось добиться отдельной комнаты в санатории. В этой комнате мы устроили маленькую пирушку для друзей. Я ничего не написала сестре, только открыткой сообщила о том, что хорошо себя чувствую и решила продлить путевку на пятнадцать дней. Хотела устроить Оле приятный сюрприз, тем более что так посоветовал Анатолий. Я чувствовала себя на седьмом небе, мне нравилось лишь то, что было по душе Анатолию. Кое-кто пытался предупредить меня насчет Анатолия, я сочла, что эти разговоры вызваны завистью, желанием посплетничать. Но были и люди, которые искренне поздравляли меня, приходили с цветами и подарками. Одним словом, по определению одного из санаторных врачей, наш брак стал общественным событием…

Асканаз молча слушал. Но Нина, чувствуя, что рассказ ее затягивается, с беспокойством спросила:

— Не надоело вам?

— Да нет, нисколько, с чего это вы взяли? Вы знаете, по вашему рассказу Анатолий мне нравится…

— Вы смеетесь надо мной?! — с нескрываемым гневом воскликнула Нина. — Я не скажу больше ни слова!

— Простите меня, Нина Михайловна… Но ведь вы сами не сказали ни одного слова, которое можно бы поставить в укор Анатолию!

Нина поняла, что Асканаз не хотел ее задеть, и продолжала:

— Да, к несчастью, он казался культурным и порядочным человеком, и я полностью доверяла ему. И вот за четыре дня до того, как истекал срок наших путевок, Анатолий отправился в город. Сказал, что хочет сделать какие-то закупки. Я была в комнате одна, переодевалась. В дверь тихонько постучали, и вошла какая-то молодая, скромно одетая женщина, на вид довольно приятная. Она долго смотрела на меня, так что мне даже стало неловко… Да, — покачав головой, сказала Нина, — я удивлялась, почему она ничего не говорит… И вдруг она расплакалась. И что же выяснилось, Асканаз Аракелович!.. Оказалось, что она… жена Анатолия и у них уже… двое детей!..

— Ну и история! — невольно вырвалось у Асканаза.

— И какая история!.. Я не осмеливалась смотреть в глаза этой женщине. Что могла она подумать обо мне? Ведь я была причиной несчастья для нее и для ее двух малюток!.. В этот момент меня больше мучило это, чем мысль о том, что я была обманута. Вернулся Анатолий. Вы, наверное, видели блестящие игрушки из мишуры: стоит им только попасть под дождь, и краска с них тут же линяет. Анатолий выглядел именно такой полинявшей игрушкой… Я не захотела слушать никаких объяснений, только сказала:«Объяснитесь сами с вашей женой. А я не хочу вас ни видеть, ни слышать». И сейчас же перешла в прежнюю комнату. Заболела, но не захотела больше оставаться в санатории и вернулась в Москву, к Оле. Очень не скоро я смогла трезво взвесить все случившееся и почувствовала глубокую ненависть к человеку, который разрушил мою веру в любовь. Конечно, вы скажете мне, что люди, подобные Анатолию, составляют исключение. Но почему, почему я была так слепа, что не смогла его разглядеть? Оля все спрашивала меня, что произошло, почему у меня такой подавленный вид, но я попросила ее не говорить со мной об этом. Время само ответило ей… У меня родился Дима. Очень я обрадовалась, узнав, что ребенок похож на меня: не хотела бы вспоминать о н е м, глядя на лицо моего ребенка…

Нина рассказала, с какими трудностями вырастила она Диму.

— В начале июня тысяча девятьсот сорок первого года моя мать увезла Диму с собой в В., где у нас был свой дом: мне нужно было серьезно заниматься перед экзаменами. У меня были поклонники, но я отвергала вез их попытки. Каждый раз вспоминала Анатолия и говорила себе: «Еще один Анатолий!»

— Ну, это уж слишком! — вырвалось у Асканаза. — Нельзя же подозревать всех окружающих из-за того, что вы имели несчастье встретиться с прохвостом.

— Не упрекайте меня! Моя вера в Анатолия была слишком глубокой… Вдруг — война. Я работала в лаборатории наркомата. Враг подходил все ближе. И вот выяснилось, что В. захвачен фашистами, что моя мать с Димой остались в плену. В опасности была и Москва…

— Опасность не миновала и теперь…

— Да, но в ноябрьские дни все было иначе. По первому же призыву я оставила лабораторию и вместе с другими пошла рыть окопы в Подмосковье, работала не покладая рук, уставала до смерти. Жизнь приобрела для меня новый смысл. Уже одно сознание, что я работаю во имя спасения родины, поднимало меня в собственных глазах. Я представляла себе полные слез глаза моего Димки, как будто слышала его голос, когда он с протянутыми ко мне ручонками звал: «Мама… мама…» Вспоминая Анатолия, я уже не чувствовала прежней ненависти к нему: если, думаю, в эти тяжелые дни и он приносит пользу родине, то господь с ним! Но одного я не выносила — когда мне пытались говорить комплименты, ухаживать за мной; я решительно просила оставить меня в покое.