Тихомир Ачимович - Космаец

Раде быстро привык к новым для него законам хозяина, научился ругаться и в этом никому не уступал. Когда он ходил по воду на че́сму [39] Че́сма — водоразборная колонка. , все подмастерья уступали ему, и Раде никогда не стоял в длинной очереди. Бывало, правда, что какой-нибудь неопытный новичок преграждал ему дорогу, но такой смельчак оставался без кувшина и возвращался домой с разбитым носом. Эта жизнь нравилась Раде больше, чем старая, и, если бы не началась война, он, может быть, никогда не оставил бы своего ремесла.

Война началась неожиданно. Хозяин куда-то исчез, а жена его, увлекшись любовниками, не следила за подмастерьем, и Раде целыми днями бродил по городу, наводненному войсками, несколько раз хотел записаться добровольцем, но его отовсюду прогоняли, как бездомную собаку. Потом пришли чужие солдаты, пришли как-то тихо, без боев, спокойно, словно входили к себе домой. Теперь нельзя было выходить поздно вечером из лавки, да и торговля пошла хуже. Раде больше спал, чем работал. Вечером, когда смеркалось, он шел в свою каморку, сидел у окна и смотрел, как по улицам шагают патрули, или слушал, как в кафане поют чужую незнакомую песню.

Однажды он сидел и латал старые солдатские штаны, купленные еще весной за два чевапчича. Дверь открылась, и в комнату вбежал его хороший товарищ, ученик пекаря, остроносый паренек, по прозвищу Жаворонок.

— Э, мужичок, да ты в армию собираешься, — увидев солдатские штаны, с усмешкой сказал Жаворонок.

— В какую тебе еще армию?

— Ну, не скрывай, зря, что ли, у тебя солдатские брюки?

— Нет больше армии, можно собираться только куда-нибудь овец пасти. Хозяин вернулся и грозит, что выгонит меня.

— А я со своим распростился, — сказал Жаворонок и шепотом добавил: — Замесил, знаешь, тесто на сто хлебов и всыпал туда три кило соли. Эх, вот бы посмотреть, как завтра хлеб полетит ему в голову. Да жаль, не увижу я этого.

— Зачем ты это сделал? Полиция тебя и дома разыщет.

— Не найдут. Мой дом теперь большой — вся Шумадия, — загадочно ответил паренек и долго смотрел на Раде.

— Я не понимаю, куда ты идешь? Разве ты не возвращаешься домой?

— Какой тебе сейчас дом… Видишь эту нечисть, — он махнул головой в сторону кафаны, откуда неслись пьяные голоса немцев, — пока они здесь, мы домой не вернемся. Эх, была бы граната, я бы ее в кафану, то-то бы забегали!

— Один меня вчера ударил на чесме, — пожаловался Раде. — Я пришел по воду, а он привел коня и хотел напоить из моего ведра. Я у него ведро вырвал, а он мне оплеуху отвесил… Не знаю, что бы я дал, только бы ему отомстить.

— Можешь ничего не давать, пойдем со мной, мы его еще, если даст бог, поджарим на вертеле… Не можем мы дожидаться, пока жареные перепелки будут лететь к нам в рот, сами должны бороться. На твоем Космае уже горят партизанские костры. Я тоже иду на Космай. Если хочешь отомстить, иди сейчас на старое кладбище.

— Да как же это, если хозяин узнает, он меня убьет.

— А, черт тебя побери вместе с твоим хозяином. Держи его за хвост, если он тебе так мил, — плюнул Жаворонок и шагнул к двери. — Только смотри, потом не жалей, если придется язык высунуть на немецкой виселице. — Раде загадочно взглянул на Жаворонка, молча снял куртку с крючка и натянул фуражку на уши.

На старом кладбище почти все были в сборе. Здесь оказалось больше двадцати человек. У одних револьверы в карманах, у других винтовки и автоматы, а у двоих были даже легкие пулеметы и пулеметные ленты вокруг груди. Всю ночь они шли по незнакомым горам, пробирались сквозь густые леса, обходили деревни и городки, Пересекали железнодорожные линии и шоссе, пока не увидели гряду Космая, похожую на спину коня. Космай от самого подножия и до вершины был одет в густую шубу лесов. Раде знал тут каждую тропинку, каждый ручеек. Здесь, на Космае, среди пряных запахов боярышника и кизила, среди беззаботных чобанов, под песни соловьев и свирели прошло его вольное детство. Воспоминания о прошлых днях окрылили его, он словно летел через горы, перемахивал студеные прозрачные ручейки, которые, прыгая по камням, по-прежнему журчали знакомые ему колыбельные песни.

— Стой! — неожиданно раздался из кустов незнакомый голос, когда их небольшой отряд выбрался к «Ви́линому корыту», где обычно в полдень отдыхали чобаны.

Раде испугался, увидев, что со всех сторон из густой листвы буков на них глядят дула ружей. Когда отряд остановился, к ним подошли незнакомые, пестро одетые люди с красными пятиконечными звездами на солдатских шайкачах и рабочих фуражках. Один мужчина постарше, которого все звали «комиссар», одетый в красные кожаные сапоги и короткую кожаную куртку, из-под которой торчал пистолет, начал молча делить маленький отрядик и, словно настоящий кум, стал награждать новичков партизанскими кличками и распределять их по ротам.