Михаил Горбунов - Долгая нива

— Откуда это все, напасть эта? Я тоже все искала — Костю с Васильком… Где там!

Дядя Ваня покряхтел, сглотнул то, что засело в горле.

— Не надо, Зина, не казни себя. Надо терпеть, что же делать, бог терпел и нам велел. Слышала, Сталин сказал: и на нашей улице будет праздник. Он зря не будет говорить. Погоди…

При этих словах Антонина Леопольдовна тревожно вздохнула, покосилась на мать-Марию и мать-Валентину, мол, разберись, что у них на душе, а Зинаида Тимофеевна неубежденно согласилась с дядей Ваней:

— Да, конечно… Только когда-то он будет, наш праздник? Могли мы подумать: немец Киев возьмет? Это скажи кому раньше — горло перегрызли бы. — Она покачала головой, криво усмехнулась.

— Зинаида! — тихо проговорил дядя Ваня.

— Ну ладно, что теперь вспоминать. — Она высвобождалась из того, что давило ее, успокаивалась. — По городу приказы развешаны: коммунистам встать на учет в управе.

Дядя Ваня свирепо, со свистом задышал.

— Самим в петлю лезть? Ха! Сволочи, чего захотели. Брехня это все: встать на учет — и живи себе спокойно. Брехуны! Вся сила германская — против кого? Против коммунистов, против революции. А тут нате — на учет встать. Ну, коммунистов они еще узнают. — Дядя Ваня многозначительно посмотрел на Зинаиду Тимофеевну.

Антонина Леопольдовна снова забеспокоилась, покосилась на монашек, но те, видно, не вникали в слова старого матроса, только крестились на всякий случай. Сабина, что-то ждавшая от Зинаиды Тимофеевны, не выдержала, сама спросила:

— Я слышала краем уха — есть какой-то приказ о людях иудейского происхождения. Боже ж мой, когда нас оставят в покое?

— Да, — почему-то смутилась Зинаида Тимофеевна, — есть такой приказ.

— Какой же, не тяните из меня нервы.

— Явиться на сборные пункты с теплыми и ценными вещами.

Сабина судорожно всовывала в рукава старой кофточки дрожащие руки, казалось, они мгновенно озябли у нее.

— Какие еще ценные вещи? Может быть, вы видели у меня хрусталь? Или золото? Или я ношу горжетку? Нет, вы видели у меня что-нибудь подобное?! — Темные, возбужденно-больные глаза были обращены к Зинаиде Тимофеевне, будто это она напечатала нелепый приказ. — А на кого я оставлю маму? На кого? На вас? Вам только не хватало моей старой мамы! — И вдруг она будто вспомнила что-то, осеклась, большие глаза целиком наполнились осознанным страхом. — Почему? Почему я должна идти на какой-то пункт? С теплыми вещами? Нас хотят куда-то отправлять? Куда? Зачем?

Она еще долго терялась в догадках. Юлька сидела рядом, может быть впервые безотчетно потянувшись к матери, — она тоже почуяла, что развешенные немцами приказы обманывают их, втягивают во что-то жуткое и унизительное, откуда не будет возврата на улочку Соляную. Она и Сабина вопрошающе оглядывали собравшихся у окошка дяди Вани, и никто ничего не мог ответить им. Сабина утомленно закрыла глаза.

— Никуда мы не пойдем с тобой, Юленька. Никуда не пойдем. Ведь у нас нет ценных вещей. Мы с тобой вне приказа. — Она как бы объединилась с дочерью среди всех, кто был здесь. — Я знаю, что нам надо делать.

— Правильно, Сабина, — попробовал успокоить ее дядя Ваня, отваливаясь на подушки. Крупное, в складках, лицо его покрылось испариной — от усталости и от волнения.

Осенний день тягуче клонился к вечеру. Раскаленный зрак солнца завис в пустынном небе, потом стал медленно уходить за Бородатку, сквозь деревья, еще не сбросившие листву, шел прямой огнистый свет, и в нем какой-то странной птицей застыла черная, оплавленная красным фигурка домовладелки Полиняевой. Она часто вот так нависала над двором, ее остерегались: кто-то видел, как она ходила в немецкую управу с подворной книгой в руках… И сейчас, стоило ей появиться на обычном месте, нависнуть над двором, как все начинали разбредаться по своим домам, и Марийка знала, каким длинным, пустым будет вечер.

На следующее утро Зинаида Тимофеевна снова ушла — продолжала искать Остапа Мироновича. Тетя Тося собрала кое-что из вещей, хранившихся «про свят день», и отправилась на базар — менять одежду на продукты, надо было чем-то кормиться. Марийку оставили с дядей Ваней, и она с тайной радостью приняла роль попечительницы — на ее руках был дядя Ваня! Ее друг, попавший в беду.

Чем же помочь ему? А вот чем: она принесет дяде Ване свое кизиловое варенье и сделает из него морс: дядю Ваню постоянно мучает жажда — как он обрадуется ее напитку!.. Вот она, лампадка, некогда подаренная Зинаиде Тимофеевне мать-Марией и мать-Валентиной. За отсутствием икон по прямому назначению лампадка не применялась и давно служила меркой, которую Марийке-сладкоежке выделяли на день. Лампадка варенья. Ешь его сразу или растягивай удовольствие до самого вечера, — больше не будет, маму не разжалобишь, по ее понятиям сладкое вредно для здоровья. Сейчас Марийка решила пожертвовать своим вареньем… А потом она приготовит дяде Ване грелку — у него ноги стынут. А потом… Да что она не сделает для дяди Вани, раз ей препоручили его!