Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

– Коля, это ты? – неуверенно обратился он ко мне.

Я тоже в недоумении смотрел на брата. Володя возмужал, подрос и был не очень похож на того Володю, которого я видел в последний раз в 1942 году.

– Вовка, здравствуй, – обнял я его. Он был потный, пропахший гарью, на лице пятна грязи и синяки.

– Извини, я тороплюсь. А ты, в какой части служишь?

Володя мне назвал номер своей дивизии и полевой почты, но я потом забыл. Из-за контузии память стала плохая. Запомнил только, что он воевал в армии генерала Баграмяна. Он проводил меня в раздевалку, и мы наспех поговорили. Обменялись какими-то фразами, не имеющими значения, а главного не успели сказать, растерялись.

После войны мы виделись только два раза. Володя и письма потом не писал, не навещал нас в Данилове. Я понимал, что он был обижен на маму, за то, что она в войну отказалась его приютить в нашей семье. Но на то была очень серьёзная причина, и у Володи был отец, который работал и мог о нём позаботиться. О его дальнейшей судьбе мы узнавали от родственников.

Под впечатлением от встречи с братом, я побежал догонять полк. Догнал своих солдат возле парка. В парке стояла на колышке табличка с предупреждением, что парк заминирован. Два бойца увидели убитого немца, на нём часы на цепочке и бросились снимать; один из них взорвался, а второй продолжал осторожно пробираться к трупу. Снайпера, затаив дыхание, смотрели, как он пробирался, взял часы и благополучно вернулся. Санька первый ударил его, отобрал часы, и другие тоже били солдата за жадность. Побили не сильно, но ему было обидно.

Затем полк вышел к заливу Фришес – Хафф. Не далеко, в заливе, затонули подбитые баржи, на мелком месте торчали из воды их каюты и мачты. Возле барж плавали морские мины (много тонн), матросы осторожно вытаскивали их. Если бы мины взорвались – от города ничего бы не осталось.

Не доходя до уцелевшего жилого массива, полк остановился на привал. Командир полка велел проверить дома, расположенные по заливу, чтобы узнать, есть ли там немецкие солдаты. Боевых действий в этом месте не было. Мы с помощником начальника штаба Бирюковым, и шестеро солдат, пошли выполнять приказ. Между домами обнаружили бункер с пушками, там прятались женщины и дети. В одном доме обнаружили двоих гражданских, мужчину и женщину. Я по-немецки спросил женщину, есть ли в других домах фашистские солдаты, но она уклонилась от ответа. Мужчина, очевидно, её муж, стал со мной разговаривать. Он не уверенно говорил, и я решил проверить другие дома, а этого немца взял с собой. Другие солдаты и помощник начальника штаба боялись заходить в дома, поэтому я пошёл один с немцем. Проверили много домов и солдат не обнаружили. С немцем, который ходил со мной, я познакомился, его звали Генрих. Он был инвалид, после фронта, немного говорил по-русски. Воодушевлённый моим хорошим отношением к нему, он пообещал угостить нас самогоном, сбегал домой и принёс бутылку самогона и три бутылки сиропа из смородины. Мы пригласили Устинова и в сарае стали пить самогон, запивая сиропом. Закусывали солёными огурцами, которые принёс Генрих и нашим хлебом. Генрих тоже с нами пил и много съел хлеба.

Где-то, среди домов, прозвучал выстрел, мы насторожились. Устинов послал снайпера Петрова проверить, что там произошло. Самогон оказался крепким, как спирт, у нас у всех поехала крыша. Петров долго не приходил. Устинов послал помощника начальника штаба посмотреть, куда он запропастился. Оказалось, что Петров стал стучаться в один из домов, ему не открывали. Тогда он решил перестрелить замок из винтовки. За дверями стояла женщина, и он её нечаянно застрелил. Свидетелем всего этого был пожилой немец, который возмущался и жаловался подполковнику. Устинов разозлился и хотел арестовать снайпера, чтобы передать его в трибунал. Но я уговорил его этого не делать, ведь солдат не нарочно застрелил женщину. Все мы были сильно пьяные. Я подарил командиру полка свой парабеллум в благодарность за снайпера, но, будучи трезвым, наверное, не стал бы дарить такой ценный трофей.

Затем, пошатываясь, все вышли на берег залива, который превратился в кладбище потопленных кораблей. Из воды торчали мачты, а на мелких местах виднелись части кают и бортов. У самого берега покачивалась на волнах немецкая каска. Я хотел бросить в потопленную лодку гранату, но Устинов остановил меня: «Ни к чему зря гранаты тратить. Что за баловство!» И тут он увидел вдалеке, возвышавшийся берег не большого острова, на котором немецкие солдаты то появлялись, то исчезали. Возле нашего берега плавала прицепленная за верёвку, единственная уцелевшая лодка. Подполковник хотел послать Генриха на этой лодке, проверить, что там за немцы, но он отказался, испуганно говорил, что там много солдат и он опасается за свою жизнь. Мы его пьяную речь не поняли, продолжали уговаривать. Наконец, он согласился, если с ним поплывут ещё кто-нибудь. В лодку сели я и ещё трое солдат. Я встал спереди, спиной к острову, а ребята гребли вёслами. Через некоторое время, их лица изменились, и они перестали грести. Я повернулся и увидел на берегу около десяти гитлеровцев, смотревших на нас, опершись на карабины. Я сразу протрезвел. В голову пришла мысль: «Вот и мой черёд настал умирать, а умирать то не хочется…» Солдат снял портянку и подал мне: «Помаши, будто мы парламентёры». Я помахал, а немцы продолжали наблюдать за нашими действиями, к ним подходили другие, их становилось на берегу всё больше. Кто-то из ребят предложил выбросить в воду партийные и комсомольские билеты, но я не разрешил.