Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Медсестра проверила мой градусник, температура была за сорок.

– Старшина, я направлю тебя сейчас в госпиталь, со следующим рейсом, – сказала она.

Но меня это не устраивало, я решил удрать, вышел из палатки и упал без сознания. В дивизионный лазарет-распределитель меня доставили тоже на лошади. Лазарет состоял из десятка больших двухмачтовых палаток, выгоревших на солнце. Палатки были перегружены ранеными и больными, поэтому устанавливали дополнительную палатку. Пожилой, солидный врач осмотрел меня и спросил: «Ранения или контузии были?»

– Были, но не значительные, – ответил я.

– Вот рана на руке у тебя, дружочек, загноилась, надо её вскрывать и обрабатывать йодом. И щека твоя дёргается от контузии. С этим не шутят. Быть может, оно и пройдёт, но пока с нервами твоими не всё в порядке.

Врач повернулся к медсестре, стоящей рядом и велел ей сделать мне укол. Затем он стал осматривать следующего раненого, лежащего на носилках. Этого парня привезли вместе со мной. Лицо его было землистым, а губы серыми, почти чёрными. У него в бедре застрял осколок от мины, и началась гангрена.

Врач осмотрел раненого, покачал головой и сказал, что надо его срочно оперировать. Парня унесли санитары в операционную.

На следующий день, когда я проснулся, то увидел его на соседней койке. Он чувствовал себя совсем беспомощным – не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не повернуться. Он не морщился от боли, а лишь на время закрывал глаза. Парня побрили, и он стал выглядеть моложе и симпатичнее.

Когда я выходил из палатки в туалет и вернулся назад, он обратился ко мне: «Слушай, братишка, давай поговорим».

– Давай, – согласился я.

– Ты боишься смерти? – спросил он.

– Нет, не боюсь.

– Да не может быть. Все боятся. Просто ты хочешь выглядеть храбрее других… Признайся, скажи честно, боишься?

– Правда, не боюсь, – убеждал я его. – Мне уже доводилось в Кёнигсберге умирать, и это не больно и не страшно.

Я рассказал солдату свою историю, как меня засыпало землёй рядом с воронкой от мины. После этого он мне поверил.

– Спасибо, брат, что успокоил меня. Теперь и мне будет спокойнее умирать. Скорее бы отмучиться…

В палатке находились ещё несколько металлических кроватей, на которых лежали раненые и больные. Они слышали наш разговор. Лежавший рядом со мной другой солдат, лет тридцати пяти, с папиросой во рту, вмешался в разговор и попытался успокоить моего собеседника: «Слушай, парень, не надо думать о смерти, ты будешь жить, тебе сделали операцию и всё у тебя заживёт. Вот уж мать обрадуется, когда домой приедешь…»

– Домой я уже никогда не приеду, – с горечью в голосе произнёс, тяжело раненный солдат, – я слышал разговор врачей. Они сказали, что гангрена распространяется, и жить мне осталось не долго. Врачи думали, что я не слышал.

– Всё равно, верь в спасение, молись богу, – не унимался сосед по койке.

– Как молиться, если нет сил, поднять руку.

– А ты молись в мыслях, или вслух…

Некоторое время все молчали, только в конце большой палатки кто-то стонал, всхлипывая, словно ребёнок.

– Вот я умру, и никто меня не вспомнит, кроме матери, – продолжал говорить тяжелораненый. – У меня даже нет ни одной медали. От меня на земле ни какого следа не останется, мои кости сгниют, мать тоже умрёт, и всё. Получается, что и не жил?

Я не знал, как возразить этому парню, всей душой чувствовал, что есть правильные слова, но от контузии и от высокой температуры, моя голова плохо соображала. Вместо меня хорошо сказал другой солдат, лежавший с нами в палатке:

– Мы штурмовали все вместе Кёнигсберг и взяли его. Это и есть память о нас. Конечно, имя каждого солдата в отдельности, не останется в истории, но мы единый советский народ, и это наша общая победа. Кстати, я по национальности украинец.

Когда солдат закончил говорить, сразу несколько голосов поддержали его: «Правильно… Ты точно сказал…»

На следующий день, в мучениях, тяжелораненый солдат умер.

В госпитале я пролежал неделю. За это время в нашей палатке умерли ещё двое. Очень тяжело было видеть смерть этих парней, хотя на фронте я уже всего насмотрелся.

В конце недели снова пришёл врач, осмотрел меня, и сказал, что всё нормально, здоровье моё налаживается, и скоро я поеду домой, в связи с контузией меня демобилизуют. День выдался солнечный, на улице стало тепло, как летом, и врач разрешил мне выйти из палатки без гимнастёрки, чтобы позагорать. Я вышел в брюках, раздетый по пояс, и сел на старые носилки, из которых сделали лавочку. На улице собралось много выздоравливающих пациентов госпиталя, люди радовались хорошей погоде и говорили о скорой победе. Один лейтенант, однако, высказал опасение, что у Гитлера может вскоре появиться сверхмощное оружие, поэтому надо быстрее добить его. Лейтенант служил в армейской разведке, был осведомлён обо всех проблемах, связанных с завершением войны. Теперь мне стало понятно, почему наше командование так торопится закончить войну, не жалеет ни солдат, ни техники. Ведь у фашистов уже было разработано атомное оружие. Оставалось только наладить производство. В тот период, словосочетание «атомное оружие» никто не произносил. Ещё не знали, что это такое.