Эркман-Шатриан - Рекрут Великой армии (сборник)

После смотра мы пошли ночевать в Швейнгейм. Это был богатый поселок. Здесь все жители смотрели на нас свысока.

Мы разместились по двое и по трое в каждом доме, и нам каждый день давали мясное – говядину, телятину или свинину. Хлеб был великолепным, вино – тоже.

Кое-кто из нас, желая прослыть важными господами, все-таки побранивал эту пищу. Но я был очень доволен всем и не отказался бы харчеваться так всю кампанию. Мы с двумя другими солдатами жили у начальника почтовой станции. Почти все лошади его были взяты в армию. Это, разумеется, не очень-то его радовало, но он ничего не говорил и целый день молча покуривал трубочку. Жена его была высокой и здоровой женщиной, a две дочки – очень хорошенькие.

На четвертый день нашего постоя, вечером, когда мы заканчивали ужинать, в дом пришел очень представительный старик с седыми волосами, в черном костюме. Он поздоровался с нами, a хозяину сказал по-немецки:

– Это новые рекруты?

– Да, господин Штенгер, мы, видно, никогда от них не избавимся. Если бы я мог их отравить, то с удовольствием это бы сделал.

Я спокойно обернулся и сказал:

– Я понимаю по-немецки… не говорите при мне таких вещей.

У хозяина задрожали руки, и он едва не выронил трубку.

– Вы очень несдержанны на язык, господин Калькрейт, – сказал старик. – Если бы вас слышали другие, то вам бы не поздоровилось.

– Это у меня просто такая манера выражаться. Что же вы хотите? Когда у вас заберут все, когда из года в год вас разоряют, вы, в конце концов, теряете голову и говорите что попало.

Старик (он оказался местным пастором) обратился ко мне со словами:

– Вы поступаете, как честный человек. Поверьте, что господин Калькрейт неспособен сделать зло даже своим врагам.

– Я в этом не сомневаюсь, иначе я бы не стал есть эти сосиски с таким аппетитом.

Хозяин рассмеялся при этих словах, как дитя, и воскликнул:

– Никогда бы не поверил, что француз сумеет меня так рассмешить.

Когда оба моих товарища ушли из дому, хозяин принес бутылку старого вина и пригласил меня распить ее в компании. Я охотно согласился. С тех пор мы подружились с ним и с пастором. Всякий вечер мы, сидя у огня, вели долгие беседы, и даже дочки, которые раньше боялись нас, приходили слушать. Обе они были белокурыми, с голубыми глазами. Одной было лет восемнадцать, другой – двадцать. Они походили немного на Катрин, и это меня волновало.

Они знали, что у меня осталась дома невеста (я не мог промолчать об этом), и поэтому относились ко мне с нежностью.

Хозяин обычно горько жаловался на французов. Пастор говорил, что скоро вся Германия восстанет против владычества французов, что для этого уже основан союз, который называется «Тугендбунд» [6] Тугендбунд (нем. «Tugendbund») – прусское тайное политическое общество в 1808–1810 гг., созданное с целью возрождения «национального духа» после разгрома Пруссии Наполеоном. .

– Сперва нам все толковали о свободе, – говорил пастор. – Это нам нравилось, и мы стояли на вашей стороне. Идеи революции, которые вы провозгласили, были справедливыми, и наш народ тоже стоял за них. Потому-то вам пришлось иметь дело только с нашими королями и их солдатами, a не с народом. Теперь дело переменилось. Теперь вся Германия, вся молодежь восстанет против вас. Теперь мы будем говорить Франции о свободе, справедливости и доблести. Кто провозглашает эти идеи, тот находит поддержку у всех честных и мужественных людей. Ваши генералы – было время – тоже воевали за свободу. Они спали на соломе, в овинах, как простые солдаты. Это были закаленные люди! Теперь они уже нуждаются в диванах. Они важнее самых знатных людей и богаче банкиров. Раньше война была прекрасной, война была искусством, подвигом, самоотвержением во имя родины, теперь война стала ремеслом, повыгоднее, чем торговля. Она по-прежнему считается благородным занятием – ведь носят эполеты! Но я думаю: одно дело – бороться за вечные идеалы, a другое – воевать, чтобы поправить дела своей лавочки. Теперь пришел наш черед говорить о родине и свободе. Поэтому я думаю, что для вас эта война будет гибельной. Все мыслящие люди, от студентов до профессоров-богословов, пойдут против вас. Пусть короли заключают союзы, народ будет воевать с вами несмотря ни на что; он будет защищать свою честь, свою родину. Теперь уже стали понимать, что интересы короля не есть интересы народа. Баварцы и саксонцы тоже пойдут с нами, a не с вами!

Так говорил мне пастор, но я, признаться, не очень-то хорошо понимал эти рассуждения. Я думал про себя: «Слава есть слава, a ружья есть ружья. Если против нас выступят одни студенты и профессора, наше дело еще не так плохо. A дисциплина не позволит саксонцам и баварцам встать на сторону врага. Ведь солдат повинуется капралу, капрал – сержанту, и так далее до маршала, который исполняет волю короля. Видно, что пастор никогда не служил в солдатах, иначе он бы знал, что идеи – ничего не стоят и что приказ начальства – это все».