Григорий Глазов - Расшифровано временем

— Мотя! Это я… Илюшка Стаников… Пусти, Мотя…

Лицо женщины исчезло во тьме избы занавеска задернулась, звякнула щеколда, Илья оросился к крыльцу и юркнул в приоткрытую дверь, шепча:

— Я это, Мотя, я… Илюха Стаников… Признала, слава богу…

Хозяйка зажгла на блюдце фитилек, лежавший рядом с кусочком оплывшего сала.

— Откуда же ты? — скомкав у шеи ворот ночной рубахи, вглядывалась она в Илью.

— Из плена утек я, Мотя, — вдыхал Илья щемяще знакомый воздух обжитой избы. Он различал в нем запахи болтушки для скота — распаренной и размытой картофельной шелухи, смешанной с отрубями, запахи отгоревших в печи углей, вареной картошки, кисловатой опары, уютный дух высыхавшей овчины, теплой постели и не остывшего от сна женского сильного тела.

— Наши-то были здесь? — спросил Илья.

— Да как сказать? Фронт прошел через Щуровку.

Вот там и были, да и то всего ничего, снова отступили. А мы ведь выселки. От дорог в стороне. Заезжала, правда, одна машина с ранеными и докторша военная с ними. Часок вроде побыли, рассказали, что чего, как немца гонют, отдохнули, спросили, как проехать к шляху на Крупярку, и подались. А тут и немец возвернулся.

— Да-а, дела… — протянул Илья.

— Да что же я! Господи! — шлепая босыми ногами, вокруг которых путалась длинная широкая рубаха, Мотя метнулась к печи. — Картошка еще, небось, не простыла. — Она загремела заслонкой, вытащила чугунок.

— Не могу я, Мотя. Спешу. Не один я. Со мной еще двое. Комиссар и старшина. Да и в лесу еще люди. Мы к фронту идем. А к тебе за провизией. Может, дашь хоть чего…

Он сидел на лавке, устало вытянув ноги, ощущая, как отдаляются от него прошлое и будущее, как плотно укрывает, защищая ото всех, настоящее, родное тепло и дух этой избы.

Но уже перед ним стояли стакан самогона, чугунок, лежало полбуханки хлеба, луковица и желтобрюхий большой соленый огурец. Жадно давясь едой, захлебываясь торопливыми словами, рассказывал Илья о своих мытарствах, а Мотя сидела напротив, упрятав босые ступни под рубаху, все так же стягивая на груди широкий ее вырез, и пыталась отыскать в лице этого уставшего, голодного человека знакомые, но давно выпавшие из памяти черты.

А он ел торопясь, заглатывая кусками, и чувствовал, как все вокруг — эти прогретые стены, потрескавшаяся печь с тараканьей щелью у потолка, крепкая лавка и выскобленная столешница, на которой дрожит в блюдечке маленькое пламя набухшего жиром фитиля, эти дурманящие запахи полузабытой жизни, пробудившие в нем смутные надежды, — все это отнимает у него силы, отгораживает от холода, голода и тех, что ждут в лесу. И все слабее скреблась в мозгу мысль, что в щели меж щитов его ждут двое, околевая от стужи. Ему делалось страшно, когда вспоминал о них, и он податливо скользил в сон, в искушающее и надежное тепло жилья, жалей себя и чувствуя, как невозможно и нелепо все это вдруг оставить…

В сенях громыхнуло ведро, кто-то выругался, и, прежде чем разомлевший Илья смог вскочить, дверь отворилась — в избу вошел человек в распахнутом тулупе, в меховой шапке, через плечо у него висел карабин. Из-за длинного тулупа он казался очень высоким.

— Ты что не спишь, Матрена? — спросил он, а сам все глядел на Илью. — Нам бутылочки как раз не хватило, выхожу, смотрю — свет у тебя… Ты, никак; гостя принимаешь?

— Родственник, — испуганно поднялась Мотя.

— Разве приказа не знаешь, Матрена? Почему не доложила, что посторонний в хате?

— Да что вы, дядька Петро! Он ведь только вошел… Вы уж не серчайте.

— Документы имеются? — спросил Петро, обмеривая взглядом Илью. — От партизан, небось?

— Не имеется… Из плену я…

— Так-так… Из лесу, значит? Один?

Обмерший Илья стоял, вытянув руки по швам, разглядывая лицо незнакомца, будто обожженное с одной стороны большим малиновым родимым пятном.

— Один, говорю, иль с дружками?

— Ну да, — икнув, неопределенно ответил Илья. — Отогрелся малость… Я ведь сейчас и уйду… На минутку забег…

— Ты икать погоди. Еще наикаешься… В нашей хате веселей разговор пойдет. Собирайся.

— Отпустите его, дядька Петро! На что он вам сдался? — попросила Мотя. — Родственник мой, ей-богу. Ульяна наша замужем за его братом…

— Разберемся, Матрена… Бутылку не забудь.

Мотя метнулась в сени за самогоном.

Едва вышли в морозную ночь, как Илью начала бить нервная дрожь. Он с тоской глянул вверх, на уходивший к черному небу белый холм, где стояли щиты, силясь сообразить, сколько же прошло времени, как оставил он там старшину и Белова, но в голове все путалось, скакало, отдавалась болью мысль: «Из плена утек, а тут попался… Не судьба, видать…»