Павел Васильев - Повести

— Ты посидишь без меня тут? — спросил Кузьма ребенка, который, забавляясь, стучал ложкой по подоконнику. — Ну, поиграй. Вот тебе еще. — Кузьма положил ему пару ложек. Оставив дверь открытой, вышел во двор, сел на чурбан. А Сенька — тут как тут. Вот что значит родная кровь, заговорила, почувствовала! Смущаясь немного, подошел, сел рядом, руки в карманах штанов, большим пальцем ноги ковырял землю. Кузьма привлек его к себе, посадил на колено. И Сенька, все еще стесняясь, неловко чувствуя себя с ласкающим отцом, которого не видел так долго, улыбался, хмыкал, напряженно выпрямившись, будто у него чесалось промеж лопаток.

— Ну, как вы тут без меня-то жили? — спросил Кузьма.

— Хорошо, — простодушно ответил Сенька.

— А я по тебе страсть как скучал. Больше всего. Все ты мне маленьким вспоминался, а ты вот какой вытяпкался. И не узнать. Ишь ты какой! Через год в школу пойдешь. Портфель кожаный тебе купим, с замочками. А вырастешь, ученым станешь, в очках ходить будешь. Буквы-то знаешь?

— Не.

— Неужели ни одной не знаешь? Вот это какая? — Кузьма нарисовал на земле. — Это буква «А». Это «Б». А это «Г».

— А эту я знаю, — завозился Сенька, обрадованно обернулся к отцу. — Я знаю! На виселицу похожа.

— Да? — растерялся Кузьма. — Ты, Семен, теперь это забывай. Забывать надо. А ты думаешь, почему я так долго дома не был, только потому, чтобы ты забыл. На гуся она похожа. Видишь, шейка. Гусь!.. А стишок какой-нибудь знаешь?

— Нет.

— Никакого?

— Не. Песенку только. Маленькую.

Когда Пелагея вышла на перекресток, где, прицепленный к березе, висел кусок железа, в который обычно колотил Матвей Задворнов, созывая на работу, вся бригада была уже в сборе. Одни бабы. Некоторые тоже только что пришли, еще дожевывали что-то, поправляя косынки, затягивая их потуже. О чем-то переговаривались. Как только приблизилась Пелагея, все притихли, молча, внимательно смотрели на нее. Уловив эти взгляды, Пелагея сначала наклонила голову, пряча глаза, а затем резко выпрямилась, прямо и открыто глянув на соседок, а чего ей-то, она ничего такого не сделала, ни в чем не провинилась! Бабы некоторое время еще молчали, да не вытерпеть.

— Ну, как твой-то? — спросила одна из них, побойчее.

— А что ему, ничего.

И сразу же загалдели озабоченно, перебивая и не слушая друг друга:

— Так это что же, и в самом деле не его ребенок?

— Откуда я знаю.

— Так чего же делать с ним будете?

— А может быть, эта-то, посёстра, где-нибудь тут рядом и сидит?

— Смотри, как бы он развод не попросил.

— Нашел чем стращать! Жила она без него и опять проживет.

— Да что вы, бабы, что! Может, и верно, не его. Помните, в оккупацию мальчонка тут бродил, потеряшка, его Марья Зареченская взяла. Да вот наша Фекла двоих воспитывает.

За разговорами бабы, поджидавшие Пелагею, вышли в поле. Цепочка идущих растянулась по узкой тропе вдоль проселочной дороги. Разговоры понемногу стали затихать.

В полкилометре от деревни их догнал Матвей, едущий на телеге. Он сидел в передке, свесив на сторону ноги. Приблизившись к бабам, подстегнул лошадь, пустил рысцой, пытаясь проскочить мимо. Но бабы, особенно которые помоложе, кинулись к повозке.

— Матвей, Матвей, подвези нас!

— Куда, лешие! Вы сами-то как кобылицы, каждая может воз свезти. Коню тяжело.

Но бабы уже сидели на телеге.

— Не сердись, Матвеюшка, ты и сам скакунок хороший.

Не сели только Пелагея и ее подруга Нюрка. Да для них и места не осталось на телеге.

— Девки, садитесь, потеснимся! — закричали им бабы.

— Ладно, поезжайте.

Пелагея и Нюрка пошли рядом, нога в ногу. Ждали, когда повозка отъедет подальше. Пелагея знала, что Нюрка сейчас опять заговорит о происшедшем, и, при-готовясь, ждала. О чем еще было говорить сейчас? Да и с кем еще поделиться, как не с подругой!

— И как ты с ним, разговариваешь? — выждав, спросила Нюрка.

— А чего же делать? В одной избе.

— Ты на станцию сбегала бы, выяснила все, было там что-нибудь такое или не было. Люди скажут.

— Вот еще… Унижаться!..

— Смолоду ведь ничего такого за ним не водилось?

— Нет. Он робкий был, стеснительный. Бывало, придет на свидание, целые карманы яблок принесет. А молчит. Я вижу, карманы отвисают, будто невзначай спрошу: «Что это у тебя там такое?», ответит: «Яблоки. Это я тебе принес». А я подурачусь: «А может быть, и не мне?» — «А кому же еще, если не тебе!» Господи, сколько я этих яблок съела, пока не поженились, — наверно, пудов десять!