Павел Васильев - Повести

— И за мое возвращение! — добавил ездовой. — Эх, как бы я сплясал тогда! А как живете, батя? — поинтересовался он у деда Андрея.

— Да как тебе сказать? Так вот и живем. Ребята да бабы. Мужики все, как Санька, старше нет. Разорили все, сожгли. Ни одного коня в деревне, ни одной коровы. Сеять нечего, есть нечего, жить негде. Все — подчистую! А жить надо. Начинаем жить.

Санька сразу же захмелел.

— Я, маткин — не твой, хоть и худой с виду, а я кремяный, — сказал Санька. — Ты не гляди, что я такой! Вот пусть дед Андрей скажет. Я, может, из последних жил. А я такой, спуску не дам. Я всем тут ложки сделал. Ни у кого ложек не было, у всех сгорели, а я сделал…

— Ну что, друзья, — сказал ездовой. — Извините меня. Спасибо за компашку, отчаливаю. Вы дома, а у меня — служба. Если не возражаете, выпью еще одну на дорожку.

Он выпил, энергично, весело попрощался со всеми за руку, вскочил на телегу, сорвал с головы пилотку, сунул ее за ремень и погнал лошадей. А через минуту уже слышно было, как он пел вдалеке:

— «Чихачево нам ничово!..»

— А ты тоже изменился, сынок, — сказал дед Андрей Василию. — Уходил, так еще мальчонкой был. Сколько тебе было, девятнадцать? Поизменился…

Дед Андрей кашлянул, но негромко кашлянул, вроде бы как выдохнул — кхе… И отвел глаза:

— Ваньку нашего, дружка-то, помнишь? Нет больше.

— Как? Неужели и он?..

— Тут, на огороде, и зарыт. Будет время, навести Ванюшку-то. Рад будет…

«Боже мой, скольких же нас, мальчишек… Скольких?»

— Он, вроде, помоложе тебя был?

— Моложе.

— Вот и худо. Лучше бы в армии служил, может, и выжил бы! А таких стали в Германию отправлять. «Тятька, — говорит, — не могу я туда уехать. Все братья в армии, а я — к немцам. Не могу! Спрячь меня!» Под домом вроде пещеры вырыли, из подполицы лаз в нее сделали. Там и сидел. А тут подсказал кто или что… Приехали и подожгли дом. Нас-то к дому не подпускали. Кричал он там, под землей. Звал все, воды просил… Откопали ночью — на руки не взять, испекся. Там и зарыли.

— Кричал! — не утерпев, вмешался совсем захмелевший Санька. — Помогли бы. Рвались бабы. Да вот Мишка Рябухин не пустил. Он… — И Санька грубо, забористо выругался.

— Кто?

— Мишка Рябухин. Он всю войну тут шкодил. Как немцы пришли, сразу к ним пристроился.

— Рябухин? — удивленно переспросил Василий.

— А кто же еще! Он, сволочь! Но я еще его подсеку! Вот подожди, дядя Андрей, а я его подсеку! Я найду!..

— Раньше тут был, а теперь где он?

— Да нет, здесь он, в лесу! Ей-богу, здесь он, знаю! — стукнул себя в грудь Санька.

— А ты откуда знаешь? — спросил Василий.

— Видел я, — сказал Санька. — На прошлой неделе видел. В лесу дрова собираю, слышу, идет по болоту кто-то. Гляжу — он. Грязный, обросший. Рядом прошел. Если б у меня, маткин — не твой, оружие было, я стеганул бы его. Как он тогда нас мучил, да Настю вот…

Санька запнулся на полуслове, смущенно взглянул на Василия.

Василия будто шилом ткнули в левый бок. Он с трудом разогнулся.

— А что? — спросил, взглянув на притихших деда Андрея и мать… — А что… Настя?

— Настя-то?.. Да ты наливай да допивай. Нечего беречь! — сказал дед Андрей. — А что Настя. Свет клином на ней не сошелся.

Он еще помолчал.

— Ребенок у Насти… А так все нормально.

Тихо было в погребе. Жарко стало Василию. Он попытался расстегнуть ворот гимнастерки, запутался в пуговицах.

— В том, конечно, не виновата Настя, — сказал дед Андрей. — Если только, что баба. Силой ее Рябухин. Сломал девчонку.

— И как бил, зараза! — вскинулся Санька, и Василий видел, как дед Андрей толкнул Санькину ногу…

Тихо было в погребе. И на улице тихо…

«Настя! Так вот как, Настя!»

— Тут всякие шутки были, — сказал дед Андрей. — Кто живым в аду был, тот вот такое же видел! И вешали людей, и стреляли.

Василий смотрел себе под ноги. И может быть, от выпитого или от всего разом, но вдруг так тошно стало!

— А в окопах, там что, думаешь, — рай? Рай, да? И в госпиталях — рай?

— Там ты с винтовкой, — помедлив, ответил дед Андрей. Он посидел еще немного, встал и, вздохнув, погладил Василия по голове. — Что говорить, Вася…

— Посидите еще, дядя Андрей.

— Отдыхай, сынок. А мы еще придем, не раз придем. Ты отдыхай.

Кряхтя, дед Андрей вылез из погреба, за ним — Санька.

Василий смотрел на синий квадрат неба, такой безоблачный, весенний.

«Настя! Так вот как всё, Настя. Что ж ты!»

— Отдохни, Васенька, — предложила мать. — Умойся да приляг. Усни.

Василий вышел на улицу. Поднялось и припекало солнце. Усики травинок, которые Василий и не заметил прежде, зеленели на погребе. На яблонях набухали почки.