Вячеслав Немышев: Дневник полковника Макогонова

– Дурак ты, Славка! Да и чего геройского в том, что вы, саперы, как последние олухи лезете под фугасы? А ты, офицер, чего с солдатами прешься на мины! Помнишь, Вакула был… Слава богу, уволился. Так он и орал тут, что умалишенный: «Вперед на мины за орденами!» Чего получил? Опалины с щетины дохлого поросенка получил. А огурцы – это на всю жизнь. Да-ача, – тянул мечтательно майор Женя Хроленко.

– Пошел ты, Хруль, к такой-то матери, – слал его пьяный Славка и хватал гранату, молотил той гранатой по столу.

Граната Ф-1 даже со вкрученным взрывателем от долбежки не взорвалась бы все равно. Но Женя любил Славку провоцировать.

– Вот, чего в вас, саперах, геройского?.. А я колонну на Ханкалу гонял, в Моздок гонял. Нас взрывали, обстреливали! А нам шиш, а не орден. А вам – сходил на маршрут пару раз – и орден. Несправедливо, понимаешь ли.

Напьются и спорят до посинения. Славка гранатой стучит.

Макогонов раньше жил в соседней комнате: до полночи слушал долбежку, ругался, даже колотил Славку баламутного. Да безтолку: пару дней тишина, напьются – и понеслось снова-здорова. Выделили взводу разведки полуразрушенный барак за палаткой связи. Соорудили там солдаты казарму, за выгородкой кабинет с кроватью и трофейными настенными часами. Переехал Макогонов. Сильно он не любил пьяниц. Норгеймера уважал – офицер боевой. Майора Женю Хроленко, Хруля, презирал и даже не скрывал своего к нему низкого отношения.

– Или разведка, – говорил Женя. – Глянь, сунули своего в камеру – и как это объяснить? Сидит солдат со всякой мразью, с бандитами. Не понимаю.

– А ты, Хруль, непонятливый с детства, – пьяно рычал Норгеймер и колотил гранатой по столу.

День сегодняшний для дежурного по комендатуре майора Хроленко проходил спокойно. Саперы вернулись без происшествий. Утром сразу, как пришли саперы, умотал куда-то начальник разведки. Душухин все бегал из угла в угол, требовал какие-то списки на убывших контрактников. А на кой дьявол ему, дежурному майору, думать о каких-то там списках? «Контрабасы» сегодня приходят, завтра их выгоняют по всяким поводам. Пьянь и рвань, одним словом. Думай еще за всякую падаль.

Женя выбрался из душной дежурки и раскурился с удовольствие у входа в штаб. Видел краем глаза, как помелся куда-то Душухин со своими бумажками.

– Вот Дух тормоз, – резюмировал Женя. В этот момент за воротами загудело. – Принесло кого-то, – с неудовольствием сказал Женя и махнул дежурному на воротах, чтобы выяснил.

– Разведка, – сказал солдат.

– Открывай, чего смотришь.

Синие ворота поехали в стороны. Во двор вкатился БРДМ. На броне – Макогонов. Соскочил с брони – и к Жене:

– Сейчас пришлю конвойных. Ко мне Мельника. Живо, – и, не подав руки, пошел мимо в штаб. Но сразу вышел оттуда и направился наискось по двору.

– Умник, – прошипел Женя. Резче сказать не решился даже шепотом, еще огляделся по сторонам. Солдат у ворот ухмыляется. – Чего щеришься? Ворота закрой.

Солдат, все так же ухмыляясь, стал сдвигать створ ворот.

– Мельник, Мельник. Да берите своего Мельника и хоть веревки из него вейте.

И снова уселся Женя в душной прокуренной дежурке и, подперев кулаком пухлую щеку, стал с удовольствием думать об огуречных грядках на тещиной даче.

Судьба не раз забрасывала сержанта Мельника во всякие мрачные места.

Привыкнув к тяготам и невзгодам армейской жизни, Вова Мельник с трудом выносил смрад и неудобства камеры, в которой пребывал по известным причинам уже несколько дней. Заключение под стражу было ему неимоверно в тягость. А все потому, что был Мельник человеком деятельным и даже в госпиталях, где приходилось бывать ему пару раз, находил себе занятия с интересом.

Камера представляла собой комнату без окон, с решеткой в двери, размером такой, что помещалось в ней свободно человек десять, а двадцать тоже бы поместилось, но если только битком, да и тридцать при желании можно было сюда впихнуть. Одним словом, стандартная камера для всякой «сволочи». «Сволочь» валялась на грязном полу, притулившись головами к стенам. Воняло от некоторых натуральной бомжатиной, кровяным и естественными испражнениями. Над «поганым» ведром, куда ходили сокамерники, Вова Мельник по большой нужде не присел ни разу. Все ж выводили его: то к Макогонову на разговор, то в штаб по документам и подписям – по пути и забегал.

Ведро переполнялось за сутки.

Пожурчал Мельник: мочой забрызгало пол и лежащего рядом с парашей полумертвого, измазанного кровью и калом человека. Заправив штаны и затянув ремень, Вова, пошатываясь, перешагивая через ноги и руки лежащих людей, добрался до своего угла, присел и, прижавшись затылком к холодному цементу, закрыл глаза.