Овидий Горчаков - Вне закона

– Разрешите обратиться? – запыхтел он, отдуваясь.

Рядом с ним неуклюже переминался и мял в руках кепку Кастусь, тот самый взъерошенный белобрысый юнец, который вместе со своим приятелем Боровиком соскочил чуть не на голову нам с крыши. Этому семнадцатилетнему парню не хватало только усов, чтобы быть вылитой копией отца. На лацкане его потрепанного пиджачка поблескивал значок «Ворошиловского стрелка».

– Стеклодув я, мастер тутошний… – заговорил усатый белорус. – Котиковы мы. Слыхать, отряд собирается, германов бить. Кровь они нашу выпили, семь шкур содрали. Хотим с сыном в партизаны. За оружие не беспокойтесь, четыре винтовки у нас припрятаны. Кастусь у меня комсомолец, а я, хотя и непартийный, тут с парторгом Мордашкиным германам палки в колеса совал. Кастусь мой, хоть и не вошел еще в полный возраст, вельми смелы и спрытны хлопец. Даром что семнадцать годов всего, а в одиночку германскую машину миной разбил… Святой истинный крест! Минулой осенью дело было. – Кастусь еще гуще пунцовел и потупясь снова терзал кепчонку. – Нам бы в отряд, товарищ. Товарищ… – повторил его отец с расстановкой.

– В двенадцать на площади. С оружием, – сказал я коротко и строго, напуская на себя для солидности начальственный вид.

– А меня не приспособите? – клянчит все тот же шустрый паренек – Боровик. – Кастуся-то берете, а он почти мне погодок, хотя и женатый, и я метче его стреляю.

– Брысь, рыжий! Тебе бы в чижа играть, а ты на войну собрался.

– Заводик-то наш надо бы разгромить, – сказал с дрожью в голосе стеклодув. – Чтоб на немца не работал наш «Ильич»! Хоть и жаль, конечно. Дед мой еще мастером тут у гуты горб гнул. Мастерство мы, Котиковы, из рода в род передавали.

– Валяй, – согласился Покатило. – Иди вот к тому, в командирской форме, Аксенычем звать. Он тебе поможет… – Он рассмеялся. – Слышь, Витька, Рыжик вот не верит, что ты москвич, на пятом этаже жил…

– Не Рыжик я, а Боровик, – поправлял парнишка и опять начинал канючить: – Дядь, а дядь, приспособьте!.. А командиром у вас вон тот, верно, генерал?.. – Он показывал на богатыря Токарева, шагавшего в генеральском мундире впереди группы партизан.

– Генерал, – засмеялись мы с Покатило. – Самый главный!..

– Дядь, а дядь! Я прошлым летом пулемет снял с подбитого танка. Возьмите меня с собой – отдам пулемет, не возьмете – не отдам. Вот вам мое слово!

К полудню на пыльной поселковой площади собралось все население Ветринки. На возбужденных лицах радость борется с тревогой, надежда – со страхом. В отряд записалось до полусотни мужчин, большею частью молодых, и несколько девушек. Девчата окружили Надю Колесникову, ходили за ней пестрым табунком. Сначала они с завистью и сомнением поглядывали на ее брюки, видневшиеся из-под короткой юбки, а потом самые смелые сбегали домой и быстро возвратились, алые от конфузливой гордости, в брюках братьев или отцов.

– Ты что не весела? – спросил я запечалившуюся отчего-то девушку.

Она подняла на меня глаза, полные слез:

– Вспоминаю, Витя, того парня, что мы расстреляли тогда с перепугу. А ведь он был из Ветринки…

– Не мы это сделали!

– Мы, Витя! Мы! Раз не помешали… А ведь он, наверное, сегодня ушел бы вместе со всеми из Ветринки в лес.

Я вспомнил слова Самсонова: «Девичьи сантименты, Надюша, надо было в Москве оставить…» Но промолчал, чувствуя ее правоту.

В толпе мелькали котомки и узелки, платочки и косынки, под ногами шныряла поселковая детвора. Боровик приставал к Токареву:

– Товарищ генерал, примите в партизаны!

Не обошлось, конечно, без слез, без причитаний. Одна мать рыдала в голос, другая – рябая – конфузливо улыбалась. Крепилась, сморкалась в угол головного платка. Котиков-отец прощался по-старинному – троекратно целовался с поселковыми, низко кланялся. Суровая бабка хотела перекрестить Котикова-сына, тот смущенно отмахивался. Последние, прощальные перед расставанием слова…

– Носки шерстяные я тебе в торбу уложила. На земле сырой не…

– Так ты смотри, вихры надеру. Чтобы без всякого… фамилию не срами, а то…

– Народ у нас боевой, одно слово – рабочая кость!

– Ведь последышек ты у меня, береги…

– Вожжами отдеру… Да почаще давай знать о…

– Да ну, мам! Не надо, мам. Люди смотрят…

– Бабы, что же это?! Мужики в лес уйдут, а германы нас, баб, со стариками и детьми-малышами, всех порешат?!

Этот вопрос остался без ответа.

Под плач и причитание матерей и жен колонна запылила по улице. Рабочие «Ильича» оглядывались на завод, где партизаны громили гуту, машины и прочее заводское имущество. Рябая, та, что крепилась, бухнулась в пыль и грязь, заголосила. Я шел сзади и немного отстал, завороженный видом стоявшего посреди площади голубого киоска, покосившегося и обшарпанного, где когда-то, давным-давно, продавалось мороженое…