Овидий Горчаков - Вне закона

– Надо, чтобы их к ордену представили, – запальчиво, словно предвидя возражения, говорит Баженов, – к Красному Знамени, не меньше. Они и Брестскую крепость защищали.

В мое плечо больно впиваются чьи-то пальцы. Позади с лицом буйно помешанного стоит Ефимов. В глазах его, устремленных на Ляпшина, и радость, и горе, и гордость, и стыд…

– Он, Голубев, и жена тоже… – говорит он срывающимся голосом, – их посадили ни за что в тридцать седьмом. Самсонов хотел Голубева в штаб взять, но когда узнал… Я отстоял их тогда…

«Чему ты удивляешься? – хотел я спросить Ефимова. – Тому, что Голубев не дал своей обиде перебродить в ненависть?»

– Тогда мало Красного Знамени, – распоряжается Баженов. – На орден Ленина надо! Такую обиду забыть может только настоящий человек!

Над лагерем начинают вдруг очередями рваться разрывные пули, и на какую-то долю секунды все застывает – все, кроме ветреной светотени в лесу. Самсонов приседает… За хлестким треском разрывных слышен близкий всхрап мотора, трещат под гусеницами танка бревна Горбатого моста. От моста напрямик – шестьдесят метров до лагеря! Падают, плавно кружатся сбитые пулями листья. Это лупит пулемет из танка…

Толчок в ноги – взрыв! И разноголосый рокот мотора, и вопли автоматов, и частая-частая дробь пулеметов – и все утопает на долгую минуту в громовом ударе. Гулко охает лес.

– Что… что это?! – жалобно спрашивает Самсонов.

Грохот стрельбы на том берегу реки вздымается с новой силой, с новым ожесточением, но не слышно уже ни рокота танка, ни разрывов пуль над головой.

– Мост полетел! – кричу я Самсонову. И с трудом сдерживаю желание встряхнуть его силой: нельзя так, на тебя смотрят, ты же командир!.. Куда девался чванливо-надменный вид, начальственная осанка!..

– Что с медикаментами делать? – подбегает к Самсонову Юрий Никитич. Этого обстрел не прижимает к земле, этот спокоен и деловит. – Раненые к эвакуации готовы!

– Командир велел закопать лишние медикаменты, – отвечает Самарин за Самсонова. Он все время держится рядом с капитаном. – Самые нужные раздать бойцам.

Я хватаю Никитича за руку, волоку за собой:

– Давай! Давай! Мы сами закопаем…

Баженов быстро возвращается с двумя лопатами. Не так-то легко управлять лопатой одной рукой. Левая рука дергается бессильно. Рана, рука, плечо – все горит. Но воздух в лагере тоже горит, пышет жаром, заглушает боль… Минутами так и подмывает бросить лопату, кинуться в кусты, бежать, бежать… Но все молча делают дело. У Блатова вон уже все лошади в хомутах…

Юрий Никитич ловко сортирует перевязочный материал, инструменты, пакетики и склянки с лекарствами. Одни запихивает в санитарную сумку, другие кладет осторожно в ящик. Люда наскоро перевязывает голову раненого. Это Верзун – спасенный нами в Церковном Осовце партизан. Вода льет с него ручьями. Он только что переплыл Ухлясть. На гимнастерке – кровавые размоины…

– Немцы пьяные вдрызг! – рассказывает Верзун. – Гонят впереди мирных жителей с бороной по шляху. Мин, сволочи, боятся! Фроловский лагерь горит. Лагерь Курпоченко тоже расчихвостили… я с Аксенычем сюда приплыл. А про Голубева слыхали?..

Каратели палят наугад – разрывные щелкают высоко над головой. Будто на деревьях, над шалашами сидят немецкие «кукушки». Что-то стучит на том берегу Ухлясти… Мы забрасываем ящик землей, утаптываем рыхлый бугор сапогами. Неужели еще только шесть часов?! На нас с воем и грохотом обрушивается небо. Это «стрекоза» пронеслась над лагерем…

– Давай крест сюда воткнем, – говорю Баженову. – Пусть немцы думают – могила. А то раскопают. Ломай командирский стол!

«Скорей, скорей, скорей!» Я бросаю то и дело тревожные взгляды на лес вокруг лагеря… В любую секунду, в любом месте могут появиться немцы. Их задержал взорванный мост. Надолго ли? Они могут отыскать брод… Разве трудно переплыть узкую и мелкую речушку? Почему Самсонов не выставит заслон? Стучат!.. Они уже занялись мостом. Саперы стучат топорами!

А поодаль, у коновязи, начхоз Блатов преспокойно занимается своим делом. Хозвзвод давно брошен в бой, но Блатов один сумел подготовить обоз к эвакуации. «У меня хозяйство завсегда в струне», – любит он повторять.

Кухарченко не спеша ведет мотоцикл. За ним бежит Женька с огромным мешком на спине, с корзиной в руках…

– Гады! Бензобак пробили! – рычит, матюкается Кухарченко. – Женька, дуреха! Кидай сидор, жми за канистрой! А ну живо, а то як блысну! – «Командующий» недовольно поглядывает на бегущих, укладывающих что-то в мешки бойцов… Лешке явно не нравится вся эта катавасия, но ему на все наплевать – лишь бы спасти мотоцикл.