Анатолий Ананьев - Малый заслон

Ели словно расступились, и Опенька вышел на небольшую поляну. Прямо перед собой он увидел неподвижно лежавших в снегу бойцов. В двух из них тут же признал своих огневиков. Лица их были уже слегка припорошены снегом, покрытые инеем руки судорожно вытянуты вперёд. Опенька мгновенно догадался — уползали, и чья-то пуля настигла их. Бывалый разведчик, он сразу почувствовал опасность и рывком метнулся под ближнюю ель. Почти в ту же секунду раздался выстрел, и пуля с визгом чиркнула по снегу. По тому, как пуля прочертила след, Опенька определил, откуда стреляли, и посмотрел в ту сторону: с веток высокой ели, стоявшей на противоположном конце поляны, у дорожки, посыпались хлопья снега.

Опенька замер всматриваясь. Немец больше не стрелял, очевидно, не желая попусту тратить патроны и лишний раз обнаруживать себя. Выжидал, когда его очередная жертва начнёт перебегать от ели к ели. Но Опенька тоже не спешил принимать решение. Возникшая было в первую секунду мысль — немедленно сообщить командиру батареи о проникшем в глубь обороны снайпере, не удовлетворила его. Он понимал, что пока сходишь на наблюдательный пункт и вернёшься, немец может переменить место, взобраться на другую ель, и тогда попробуй найти его. Наделает беды! Надо снять снайпера. Снять снайпера и выполнить приказ капитана — доставить запасную панораму к орудию. Но как это сделать? Из автомата немца не достанешь — далеко, да и не видно, на какой ветке он сидит. А стрелять просто по ели — бесполезно. Дождаться, пока стемнеет и затем подползти поближе? Долго. Единственно, что можно предпринять, это пойти в обход. На той стороне поляны густой ельник, под покровом его можно пробраться к самому дереву, на котором притаился снайпер.

Оглядевшись, Опенька с горечью отметил, что ему никак нельзя выбраться незамеченным из своего укрытия. До ближней ели пять метров. От неё до следующей — тоже пять. И лишь за третьей елью — овражек. А со снайпером шутки плохи, только точно рассчитав каждое движение, можно спастись от его меткой пули.

За войну Опенька видел много разного немецкого оружия. Часто приходилось держать в руках и снайперскую винтовку. Он хорошо знал, что немецкая снайперская винтовка не имеет автоматического затвора. На это теперь и рассчитывал разведчик, мысленно намечая план действия. Нужно потихоньку подняться, сделать два прыжка и упасть. Немец выстрелит, и пуля пройдёт верхом. Пока немец перезаряжает винтовку, быстро вскочить и — за ель, а вторая пуля пусть впивается в снег. Рискованно, но иного выхода у него нет. Опенька привык рисковать, и ему как-то всегда везло — был шустрым и ловким; надеялся, что повезёт и на этот раз. И все же мелкий озноб пробежал по телу. Стараясь не задеть ни одну веточку, он приподнялся на руках, поджал под себя ноги, затем сел на корточки, помедлил, прислушиваясь, — только бы не выстрелил немец сейчас, в эту секунду, пока он встаёт! Звонкая тишина набатом отдавалась в ушах. Опенька стремительно встал. Два прыжка — и в снег. Над головой просвистала пуля и, глухо щёлкнув, впилась в сухой еловый сук. Снова вскочил — и за ель. И тут же, где только что лежал, вспыхнул невысокий снежный фонтанчик.

Всем телом Опенька прижался к земле, выжидая. Пройден только один промежуток, а впереди ещё два. Снайпер на этот раз обстрелял ель. Три пули врезались в ствол, а четвёртая — сбрила ветку над ухом. И опять стало тихо. Потянулись долгие секунды. Опенька отсчитывал удары сердца. Теперь на удачу было меньше шансов, и он особенно тщательно продумывал каждое движение. Только стремительность и точность могли спасти его от гибели. Он приготовился и рванулся вперёд. Упал. Затем вскочил и уж не помнил, как очутился под елью. И такое желание — сравняться с землёй, раствориться в ней; он не чувствовал ни рук, ни ног, только душа, маленькая трепещущая душа — то ли в голове, то ли в груди. А по толстому стволу ели стучали пули, отщипывая кору, воровским шорохом пронизывали зеленую хвою; снайпер стрелял, злясь на свой промах.

Теперь два промежутка были позади, оставалось преодолеть только последний, третий, но перед этим третьим Опенька вдруг почувствовал робость. Он лежал тихо, словно в забытьи; над головой, как маятник, раскачивалась надрезанная пулей и державшаяся почти на волоске небольшая трехлапая ветка. Лицо его покрылось холодным потом. Он, не мигая, смотрел на корявый еловый ствол. Иссечённая трещинами и покрытая синей бархатистой изморозью кора сливалась в один сплошной серый щит.