Николай Шпанов - Заговорщики (книга 1)

— Уже на ногах?

Гопкинс с кислым видом поглядел на Леги: у него сегодня особенно мучительно болел живот.

Адмирал протянул советнику телеграмму премьера Рейно. Гопкинс проглядел её без всякого интереса и вернул, не сказав ни слова. Посмотрел на часы: стрелки показывали девять. Обычно президент уже полчаса как бодрствовал: к этому времени он мог быть в столовой. Гопкинс вопросительно посмотрел на Леги:

— Идёте докладывать?

— Он ещё спит.

Гопкинс нахмурился и несколько мгновений оставался в раздумье.

— Будить, пожалуй, не следует…

Это было сказано тихо и неопределённо, но Леги поспешил ответить согласным кивком головы и отправился к себе.

Прошёл час. В дверь его комнаты коротко постучали, и на пороге показался Гопкинс.

— Сам велел сейчас же сообщить в Тур, что Штаты готовы утроить помощь французам.

Ошеломлённый Леги отбросил карандаш.

— Вы ему всё-таки сказали! — В голосе адмирала слышался испуг, но он тут же рассмеялся и, поймав катящийся по столу карандаш, приготовился писать. — Ну же!

— Что вы намерены писать?

— Все, что угодно патрону: хотя бы об удесятерений нашей помощи Франции, но с маленькой припиской: «Однако не раньше, чем получим на это согласие конгресса…» Это спасёт его от неприятностей с мулами.

Несколько мгновений Гопкинс в нерешительности смотрел на Леги.

— Но ведь это же равносильно тому, что ответа не будет…

— Диктуйте, Гарри, — с усмешкой сказал адмирал.

В окрестностях Тура наступила предвечерняя прохлада, а в городе было ещё жарко. Старые каменные дома были накалены. В большом зале ратуши, с растерзанными галстуками, в одних жилетах, а кое-кто и без жилетов, все ещё сидели министры Франции. Воспалённые, сонно-равнодушные глаза, потемневшие от небритой щетины лица, пряди волос, неряшливо свисающие на потные лбы, позы — все свидетельствовало о том, что этим людям скоро будет безразлично все.

Министры ждали ответа из-за океана. Посол «великой заокеанской демократии» не дал себе труда последовать за французским правительством в Тур Уильям Буллит остался в Париже, чтобы встретить своих немецких друзей, и прежде всего, чтобы принять неожиданно и тайно появившегося в Париже Отто Абеца. В тот вечер 13 июня 1940 года, накануне вступления в Париж немецко-фашистских войск, в малой гостиной посольского особняка Соединённых Штатов Буллит сказал мужу своей бывшей приятельницы:

— Дорогой друг, пока я представляю тут Соединённые Штаты, вы можете быть покойны, — Буллит дружески положил руку на плечо Абеца. — Никто не вытащит из-под тюфяка умирающей Франции того, что предназначено вам… Если бы только я мог связаться с нашими друзьями в Вашингтоне…

— Что вам мешает?

— Телефонная связь с Америкой прервана.

— Я устрою вам разговор через Берлин, — после минутного колебания сказал Абец.

Действительно, оказалось достаточно нескольких слов Риббентропу, и тот обещал в ту же ночь связать Буллита с Леги.

После полуночи, когда Абец уже спал, Вашингтон вызвал Буллита по проводу через Берлин. Буллит услышал в трубке голос Леги:

— Можете информировать кого нужно: Рейно получит ответ дня через два. Примерное содержание: «Мы удвоим усилия, чтобы помочь Франции. Но для их реализации нам нужно согласие конгресса». Вы меня поняли? — спросил адмирал.

— Вполне… Не может быть никаких неожиданностей со стороны самого?

— Я беру его на себя.

— Короче говоря: положительного ответа не будет?

— Да, — решительно отрезал адмирал.

— Спасибо, Уильям! — вырвалось у Буллита.

— Не за что, Уильям. Только не теряйте времени там, а тут все будет в порядке…

Положив трубку, Буллит радостно потёр руки и про себя повторил: «Ответа не будет!..»

Утром Буллит сказал Абецу:

— Я очень хотел бы, чтобы вы, не теряя времени, отправились в ставку фюрера. Вы должны передать ему, что все в порядке: Франция должна рассчитывать только на себя. Значит, руки для действий над Англией у вас развязаны. Однако, — тут Буллит заговорил шопотом, — однако из этого вовсе не следует, что обязательства относительно России снимаются с фюрера. Напротив того: уничтожение Франции и право дать хорошего тумака англичанам — только поощрение, щедрое поощрение к активности на востоке…

Буллит настолько понизил голос, что даже если бы в комнате имелись самые тонкие приборы подслушивания, они не могли бы уловить того, что слетало с уст посла заокеанской республики и было предназначено для передачи самому отвратительному тирану, какого знала Европа тех дней, — Гитлеру.