Анатолий Азольский - Затяжной выстрел

Олег Манцев расчертил бумагу на десять граф, по месяцам, и получил россыпи чисел — дни, когда матросы нарушали дисциплину. И обнаружил, что они не распределены более или менее равномерно по неделям и месяцам, а сгруппированы. Получалось, что наступали в жизни батареи периоды, когда она — по непонятный пока причинам — начинала материться, скандалить и пить на берегу, отлынивать от вахт и нарядов, «пререкаться» со старшиной. Таких периодов было двенадцать, в каждом было два— три дня — в эти два— три дня дисциплина нарушалась десять— одиннадцать раз.

«Здесь какая— то система, — растерянно подумал Олег. — Здесь определенно есть система».

Система есть организованный беспорядок — утверждали преподаватели кафедры приборов управления стрельбой. Так оно и есть в данном случае, если под системой подразумевать батарею, которая то служит исправно, то выходит из повиновения. Что же влияет на матросов, которые две, три недели без понуканий исполняют обязанности, а потом за два— три дня нахватывают десятки взысканий? Что? Фазы Луны? Положение звезд? Перепады атмосферного давления? Глупо и глупо. Проще всего связать взыскания со стоянками в базе, потому что увольнения — это и патрули, и опоздания, и самоволки, которых, к счастью, не было. Но пререкания! Стычки со старшинами, какие— то странные спады в настроении матросов, когда Олег интуитивно понимал, что ему нельзя задерживаться в кубриках, что комендоры и наводчики чем— то возбуждены, что одно лишнее слово его может вызвать водопад жалоб, колючих ответов? Откуда эти изломы психики?

Так какому же закону подчинились 125 нарушений воинской дисциплины, не размазавшись по трем сотням дней десяти месяцев, а соединившись в двенадцать полунедель? Что сгруппировало их? Кстати, на эти двенадцать периодов приходятся все дивизионные нарушения. Весь линкор, видимо, подчиняется этому закону. «И вся эскадра», — подумал Олег. Этот закон существовал, и его Олег мог сформулировать уже, но звучал он столь фантастически, нелепо, дико, что поверить себе Олег не хотел, не подтвердив догадку точными цифрами. Не имел права.

Минут десять сидел он, скованный испугом. Он увидел себя как бы подставленным под всевидящий оптический инструмент, направленный на него неотрывно и точно, и некто, к окулярам инструмента прильнувший, пошарил по тысяче коробочек, на которые разделен линкор, и засек наконец лейтенанта, который тишайшей мышью сидит после отбоя за столом в каюте No 61 и учиняет злодейство против эскадры, потому что умишком своим незрелым хочет опрокинуть выводы тех, кто выгонит его с флота одним шевелением бровей.

Минуты противоборства, желания выпрыгнуть из собственной кожи и вновь нырнуть в нее, спрятаться в собственном теле… И когда эти минуты прошли, Олег встрепенулся, глубоко вздохнул и принял решение. Надо было немедленно узнать из вахтенных журналов дни нахождения линкора в базе, начиная с июля прошлого года. Но вахтенные журналы — документы строгой секретности и отчетности, все они в сейфе командира. По какому еще журналу можно судить, где, например, находился линкор 17 октября прошлого года — в море или на штатных бочках Северной бухты? Машинный журнал БЧ-5. Но его никто Манцеву не даст, как и штурманский журнал, этот, навигационный, вообще за семью печатями. Но штурманские электрики перед выходом в море запускают гирокомпасы, в какой— нибудь скромной тетрадочке ведется учет часов и суток.

Когда Олег спустился в кубрик БЧ-1, то никого в нем не нашел. Жаркий месяц май, все разлеглись на верхней палубе.

Горели светильники на шкафуте, корабль гудел сотнями механизмов, которые обеспечивали жизнь людей и готовность линкора ходить и стрелять. Работали те же механизмы, что и днем, но гудели они тише. Горбом вставала Корабельная сторона, и огоньки домов, улиц тянулись по хребту горба. Ночь, безветрие, пробковые матрацы белели в черноте, создаваемой тенями. Олег шел к корме левым шкафутом, перепрыгивая через лежащих, шел легким шагом двадцатидвухлетнего человека, а ему казалось, что он крадется, в кромешной тьме пробираясь к чему— то запретному, засургученному и запечатанному. А на шкафуте было светло, линкор, если посмотреть на него с берега, лежал на темной воде, весь в огнях иллюминаторов, прожекторов и фонарей, и все же ощущение того, что линкор сейчас затемнен, Олега не покидало.

Было 00.36. На вахте стоял не младший штурман, который мог бы помочь Олегу, а командир 2-й башни, к машинам и гирокомпасам отношения не имеющий.