Макс Поляновский - Дважды Татьяна

Женщина, взволнованная до глубины души, смотрела на Таню и не узнавала ее. Еще совсем недавно эта девчушка лишь нащупывала первые связи, искала поддержки у нее, а теперь эта самая Таня приносит ей благодарность. Удивительная девушка, откуда в ней эта спокойная уверенность, эта неутомимость?

Глубоко растроганная, она все же возразила:

— Что ж меня благодарить? У меня, как видишь, не получилось, чуть не подвела всех.

— О, нет, нет! — Таня вспыхнула. — Ведь это вы нашли ее, Зыкову. Кто бы догадался, что такая вот финтифлюшка… Без вас и у меня бы не получилось.

Все были взволнованы в этот вечер. Таня вспоминала, как при ней давали клятву в лесу партизаны, как торжественно и гордо каждый из них подходил к столу, чтобы поставить свою подпись под этой великой и суровой клятвой, и отсвет красного партизанского знамени падал на мужественные лица. Отсвет партизанского знамени согрел комнату одной из партизанских матерей, как их называли, какие были у «людей из леса» во многих уголках Белоруссии.

Бывший плотник, Костя Сумец сам, казалось, не слишком-то понимал, что и как с ним произошло, отчего он подчинился чужой воле и надел гитлеровскую форму. Затравленный, с тоскливым взглядом, он то и дело искал случая удрать из казармы, погреться в тепле чужой хаты. Он постоянно будто оправдывался, рассказывая о себе.

Ощущение вины, жившее в нем, заставляло верить, что он искренне готов при возможности искупить вину, свалившуюся на него страшным несчастьем.

Зима 1941/42 года, рана, плен…

Через несколько месяцев после того, как Сумец попал в ставший для него ненавистным батальон, его послали работать на железнодорожную станцию — вернее, присматривать за работавшими там железнодорожниками. Как-то, прохаживаясь вдоль пути, он заглянул в кузницу, увидел машинистов, ожидавших отправки в рейсы. Один из них, самый старший, давно распознал в Косте земляка, облаченного во вражеский мундир. На этот раз он глянул исподлобья, с усмешкой, с вызовом и сказал, протянув Косте листок серой бумаги:

— Проверяешь, браток? А вот прочти-ка, больше знать будешь.

В руках у Кости оказалась оперативная сводка Советского Информбюро. После хвастливых гитлеровских реляций, постоянно трубивших про новые победы, Сумец с волнением читал скупые строки о наступлении советских войск. Несколько пар глаз настороженно следили за ним. В кузнице было необычно тихо, когда солдат в фашистской форме попросил шепотом:

— Дайте еще, если можно… Несколько.

Тот же самый машинист протянул пачку листовок.

— Гляди, поосторожнее, — предупредил он сурово.

— Спасибо вам. За доверие спасибо, — горячо отозвался Сумец.

В тот же вечер в казарме он раздал листовки друзьям, а одну из них прилепил мякишем черного хлеба прямо к двери штаба.

Вскоре к нему стремительно подошел командир отделения Сергей Ковалев, вызвал из казармы. Сумец стоял перед командиром, как провинившийся школьник. Губы у него дрожали, но глаза, утратившие привычное виноватое выражение, смотрели упрямо и решительно.

Ковалев с укором покачал головой.

— Впредь таких глупостей не делай, слышишь? Решил себя и других погубить? Я ведь тоже за каждого из вас в ответе, а мне уже обо всем доложили, учти это…

Повернулся и ушел, оставив Костю в полной растерянности. Он ожидал разноса, суровой кары, а это было… Что это было? Предупреждение? Или командир за собственную шкуру испугался? И кто ему обо всем успел доложить — друзья, враги? Те, кто хотел погубить или, наоборот, спасти?

Костя поглядел на двери штаба — листовки как не бывало.

Откуда было знать Косте, что командир отделения давно уже приглядывается к нему, что связан Сергей Ковалев с партизанами?

И все-таки, ничего не зная, Костя невольно заподозрил: не при содействии ли Ковалева проникают в казарму московские газеты «Правда» и «Известия», подпольные листовки?

Хотелось догнать, найти командира, поговорить с ним напрямик, но решимости не хватило.

И опять не знал Костя, не догадывался, что и здесь он не открыл бы своему командиру ничего нового. Один из солдат, скуластый щеголеватый Гришка, несколько дней назад с торжеством сообщил командиру, что нащупал квартиру, где хранятся листовки, а может, и еще что поинтереснее. Выложил листовки в доказательство, назвал приятелей, вместе с которыми ходил к Тамариной соседке. Один из них признался, что листовки брал, но во избежание неприятностей выкинул их в яму и забросал жухлыми листьями. Другой, с ненавистью глядя на Гришку, упорно все отрицал. Тогда Ковалев приказал солдатам молчать, пока он не свяжется с высоким начальством, не выяснит все толком. Мало ли что, возможно, подлавливает их хитрая баба, а они на самих себя подозрение навлекут: зачем по квартирам ходят, дурные записки выискивают? Так что лучше помалкивать, болтовней только напортишь. И ходить на подозрительную квартиру впредь не стоит, пока он, Ковалев, не прикажет…