Павел Федоров: Последний бой

— Пожрать-то надо, друг милый! — проговорил Шкутков.

— Заправьтесь — и мотайте, как можно скорее, да часового не забывайте выставлять.

Отказавшись от приглашения пообедать с нами, они ушли.

А вскоре пришел еще один, самый дорогой, нежданный гость — комиссар полка Иван Стрелков с молодцеватым парнишкой Колей Миченковым, в шутку прозванным Швейком. Будучи ординарцем и коноводом комиссара, четырнадцатилетний Коля носил круглую кубанку, за плечами короткоствольный пятизарядный дробовик 20-го калибра. Я не раз видел, когда стояли в Кошелях, как он кормил с рук гнедого коня комиссара и своего упитанного, низкорослого маштака. Теперь пришли пешком. Коней во время блокады забили и съели.

— Здравствуйте, товарищи дорогие. Вот и встретились! Живые! Никому не добавило? — спросил комиссар.

— Целы покамест,— сказал Шкутков.

Мы рады были появлению комиссара. Выяснилось, что он ходит по Бовкинскому лесу, ищет уцелевших раненых.

— Тут неподалеку еще есть один. Остался случайно,— проговорил Стрелков.

В густом ельнике была вырыта землянка, в ней лежал тяжелораненый боец. Подобрала его наша бывшая хозяйка из Александрове Настя Колесникова.

— Сторожит, ухаживает за ним, перевязывает, кормит, украдкой проникая в свою деревню. Слов у меня нет, какая эта Настенька,— ведя нас к землянке, рассказывал комиссар.— Сама материнство и доброта. Мир ахнет, когда узнает, что во время войны выпало на долю наших советских женщин.

Когда мы поднялись на небольшую высотку, Настя стояла у открытой, замаскированной елочкой дверцы. На ней был серый мужской пиджак, на голове розоватый, выгоревший на солнце платок, на ногах кирзовые сапоги. Шагнув навстречу, проговорила:

— Уснул.— Тонкие губы Насти тронула легкая улыбка. Приветливо, радужно поблескивали светло-серые глаза.— Спасибо, что пришли, и незнамо как я рада, что живехоньки.

— Как вы его нашли, Настенька? — спросил комиссар.

— Так ведь боле пятнадцати деньков стреляли в вас. Уж такая была пальба, думала, и деревья-то все погорели да попадали замертво... А фашисты все у нас на селе тормошились. Пушки на мой огород выкатили и хлещут, и хлещут. Так хлестали, аж все стекла в доме побили. Думаю, не стану для них печь растоплять, картошку копать, взяла да и в лес подалась. Тоже в щели ховалась. А как пальба кончилась, я — сюда: может, думаю, кто еще живой. Так оно и вышло. Слышу, стонет в кустах. Я — туда. Вижу, лежит весь в крови. Ноги обе прострелены и плечо насквозь. Нашла в лесу чугунок, водицы нагрела. Обмыла... Потом домой сбегала, простыню принесла, йоду пузырек, помазала возле дырок. С одной-то стороны они малые, а с другой, навылете, похуже. Я йодом кругом, йодом. Он глаза зажмурит и терпит, бедный... А вот сейчас уснул.

— Мы, Настенька, лекарства пришлем. Продуктов. Спасибо тебе,— проговорил Иван Арсентьевич.

— А за что спасибо-то? Мы же свои. Как можно кинуть раненого? Нельзя. Ваши-то не углядели, да и где ночью углядишь в темном-то бору? — проговорила она своим спокойным грудным голосом.— Дверочку от предбанника сняла, притащила сюда и приладила. Осень, заморозки по утрам. Под двумя одеялами ему ничего, тепло. А в случае станет зябнуть, шуба есть моя и трубы припасены. Если наши скоро не придут, печурку придется поставить. А скоро наши-то придут, товарищ комиссар?

— Думаю, что скоро.

— Дай-то бог! — вздохнула Настя.

Пообедав с нами, Иван Арсентьевич повел нас в лагерь «Три семерки», где нас быстро перевязали и поместили в теплый, набитый соломой шалаш.

В «Семерках» нас собралось уже более восьмисот человек, во главе с Гришиным, комиссаром Стрелковым и комбатом Москвиным.

С блокнотом в руках ходил политрук Шалаев и переписывал членов партии. Подошел и ко мне. Я сказал, что принят в члены ВКП(б) в декабре 1942 года, во время рейда конницы по тылам противника группы «Кавказ».

— Принят на общем собрании? — спросил Шалаев.

— Да. Единогласно.

Я кратко рассказал ему свою историю.

— Приходи на партийное собрание. У нас не один ты такой. К тому же за это время вместе с нами ты прошел, брат, такую партийную школу!.. После собрания угощу тебя говядиной с жареной картошкой. Только вот нет соли. Правда, у нас нашлись некоторые добытчики, пошли в село и не вернулись...

Шалаев ушел.

Опираясь на суковатую палку, ко мне подошла Мария Ивановна Боровикова. Ее я не видел с момента возвращения из похода на реку Сож.

— Попали в меня во время прорыва.— Она чуть ли не на весу держала распухшую, забинтованную ногу. Рассказала, что у нее задета кость, что приставленный Гришиным парнишка ушел в деревню добыть хлеба.