Павел Федоров: Последний бой

— Это и все твое войско, Алеша? — вздохнул я, гляда на рослых, побуревших от холода и дыма кубанцев в замерзших, коробящихся плащ-палатках, волочивших на плечах два станковых пулемета, три противотанковых ружья и несколько ручных пулеметов.

— Двое суток в окопах, да еще в разведку ходили без всякой передышки. Народ что надо! Нам бы, товарищ гвардии старший лейтенант, отдохнуть малость,— проговорил Фисенко.

— Садитесь на коней и следуйте в Карпешки... Коней поставьте в сарай.

Я объяснил лейтенанту, как проехать туда, и сказал, что прибуду с танками.

Узнав, зачем я наведался в танковую бригаду, полковник шлепнул кожаными рукавицами по широким брюкам черного комбинезона.

— С радостью, душа моя, послал бы и больше, да не могу. Вот при тебе выкачаю горючее из четырех баков, солью в один. Сам знаешь: коридорчик-то закрыт!

— Так я же собираюсь открыть его!

— Откроешь, тогда будем пособлять всей бригадой!..

По прищуру его глаз и застывшей улыбке на обветренном рябом лице я понял, что комбриг не особенно верит в благополучный исход операции.

С тяжелым чувством прибыл я на танке в Карпешки, от которых остался целым один лишь огромный коровник. Здесь и сосредоточились подразделения. Нам предстояло атаковать село Никишкино, которое оборонял фашистский бронепоезд, усиленный батальоном пехоты.

Собрав командиров, я объяснил им обстановку. Большинство из них были люди опытные и хорошо понимали, какое горячее предстоит нам дело; ждали от меня то, чего ждут от командира в трудную минуту,— правильных, разумных решений. А я пока не мог их принять, потому что еще сам не знал, как сладить с бронепоездом. Терять людей за здорово живешь не хотел. Слишком неравными были наши силы. Но приказ есть приказ.

Долго ходил я возле костров, которые горели прямо в коровнике. Смотрел, как, засучив рукава, Семен Хандагуков свежевал убитую лошадь, как люди деловито, старательно приводили в порядок оружие. У них все ясно и просто, а мне нужно было обрести уверенность в самом себе. Лица бойцов склонились к кострам: кто портянки сушил, кто пуговицу пришивал, кто поправлял обгоревшие головешки. Я им должен сказать что-то важное и значительное. А вот что?

Чуть позже, отдавая предварительный боевой приказ, я объявил, что бронепоезд беру на себя. Люди приняли мое заявление с одобрением, поверив, что я справлюсь с этой пыхтящей громадиной, а все остальное они доделают сами. Я тоже в это поверил, подсознательно надеясь на грозную тридцатьчетверку.

Подошел командир танка лейтенант Бурденко и осведомился, как я намерен выполнить задачу, где, в каком направлении использую танк. Я ответил ему, что задача будет поставлена, когда вернутся посланные в село Белохвостово разведчики.

— Тогда приходите к нам в танк ужинать,— предложил Бурденко.— У нас свет электрический, на карте можно хорошо поработать.

Отдав дежурному последние распоряжения, я залез в танк, поел горячей конины, отказавшись, к удивлению танкистов, от глотка спирта.

Развернул на коленях карту и стал читать первое донесение разведчиков, которое потом было вписано в историю боевых действий полка так: «Совхоз Никишкино расположен на небольшой высоте, в ста метрах от железнодорожной станции. Между совхозом и деревней Белохвостово протекает речушка Карпешка, густо заросшая ольхой, тальником и мелкими, но пышными елочками, уютно усевшимися на белом снегу. От опушки леса, где стоит наш сарай, до Никишкино тянется широкое, километра на два, поле, пересеченное овражком. За этим овражком речушка круто поворачивает на юго-восток и уходит в бетонную трубу под железнодорожную насыпь. Эстакада и насыпь нами взорваны. Сейчас к ней почти вплотную паровоз подтянул ремонтный поезд. Слышатся гортанные крики гитлеровцев, гулкий звон сбрасываемых с платформ рельсов, стук тяжелых молотков. Противник восстанавливает разрушенный путь. В этом вся загвоздка. Вот уже три дня поезда ходить не могут. Питание ржевской группировки прервано. Для того чтобы восстановить движение, фашисты подтянули к ремонтному поезду пехоты, прикрыли его огнем бронепоезда и заставили нас отойти. Теперь серый смертоносный утюг паровоза, одетый в броню, густо дымит в морозной ночи и выбрасывает искры. Вечернее небо бороздят зеленые змейки ракет. Изредка стучат пулеметы, вспарывая небо стежками трассирующих пуль».

За линией железной дороги, к востоку от Никишкино, почти беспрерывно гремит артиллерийский бой. Бьют «катюши». Это наступают наши войска, чтобы соединиться с нами. Утром мы тоже ударим.