Елена Семёнова - На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах её защитников

Я иду со стороны Южного автовокзала мимо Дворца пионеров к остановке трамвая возле Первой городской больницы. Проход и проезд перекрыты бело-красными лентами, болтающимися на ветру. Тротуар под Грин Плазой засыпан битыми стеклами. Снуют ополченцы. Стоят их машины без номеров. Зевак нет. Сворачиваю на улицу Артема. Иду к площади Ленина. Из обрывков фраз редких, спешащих прохожих понимаю, что больницу обстреляли. На трамвайной остановке много трупов. Напротив бывшего гастронома Москва стоит белый джип с синей надписью на боку «ОБСЕ». И две машины ополченцев. На проезжей части Артема, боком ко мне стоит ополченец с автоматом. На противоположной стороне улицы лежит труп. Вижу подошвы мужских туфель носками вверх и прикрытое тряпками тело. Смотрю в другую сторону. Тротуар и проезжая часть улочки, уходящей влево и вниз от меня, засыпаны стеклами, листвой и мусором. Человек пять что-то делают. Под стеной дома кровавая дорожка, изгибаясь, тянется метров на десять. «С такой кровопотерей вряд ли выжил», — думаю я. На перекрестке возле гостиницы Централь машина ополченцев перекрывает въезд на Артема со стороны площади Ленина. Откуда ведется обстрел мне, идущему по Донецку, неясно. Киевские знатоки напишут, что «террористы в очередной раз обстреляли центр Донецка». Украинские умники им поверят. Я же прошел мимо пяти или десяти машин ополченцев. Видел их уже человек двадцать. Никто почему-то не застрелил меня. Не взял в заложники или плен. Наоборот, возле Москвы мужчина лет сорока в камуфляже и с автоматом сказал мне: «Мужчина не останавливайтесь. Идите быстрее домой или в убежище». Под памятником Ленина две агитационные палатки. Сборщики пожертвований потеют и пьют воду из горла полуторалитровой бутылки. Трамваи и троллейбусы не ходят. На Гурова слышу автоматные очереди. Судя по запаху пороха, стреляют где-то недалеко. Верчу головой, но никого, кроме такой же остановившейся и тревожно озирающейся парочки, не вижу. Нам надо вперед, к Колхозному рынку. Но там только что стреляли. Парочка смотрит на меня. Я на парочку. Понимаем друг друга без слов. Я никого впереди не вижу. Думаю: «Стреляли, скорее, наши. По беспилотникам или диверсантам». Еще раз смотрю на парочку. Женщина держится хорошо, спокойно. Стрельба стихла. Я почти улыбаюсь и иду вперед по своему родному, такому экстремальныму Донецку. Иду туда, где только что стреляли. Пусто. Никого нет. Ни наших, ни ваших. Экстрим с благополучным исходом. На трамвайных рельсах, на Ватутина одиноко стоит, выглядывая трамвай, пожилая женщина. Ее интересует, почему трамваи не ходят. Ей нужно в ту сторону, где только что стреляли. Объясняю. Говорю, что сегодня не лучшее время. Она спрашивает моего совета. Я рекомендую отложить дела до завтра. Она неохотно идет прочь.

Жара. Впереди открытый участок. Слева Олимпийский. Справа Донбасс Арена. Место великолепно простреливается. Пот течет.

Подошвы горят. Слышу звук догоняющего меня трамвая. Машу рукой. Водитель мужчина. Проехал не остановившись. Думаю: «Не все еще донецкие скоты разбежались». На подходе к Гладковке впереди опять начала бухать артель. Бухает серьезно. Земля вздрагивает. Устал. Надоело бояться. Иду на авось. Уже возле дома обгоняю молодую женщину, которая несет покупки и на ходу разговаривает по телефону. Она хочет «жрать», ее «все задрали» и она не может отправить ребенка к маме.

В свой двор вошел как в бомбоубежище. Соседские мужики спокойны как удавы. Курят. Разгадывают ребусы: это по нам «градом» или из гаубицы, а это мы в обратку.

Вечером звонит жена, плачет в трубку. Она в Полтавской области. «Здесь еще тяжелей, чем в Донецке. Там хоть свои, а здесь… Они нас не понимают и не хотят понять. Они вообще не думают. Повторяют то, что им сказали по телевизору. Одни во всем обвиняют нас. Другие думают, что на Донбасс напала Россия. Смесь идиотизма и равнодушия. Мне на них смотреть противно. Ты береги себя», — говорит она.

После очередного обстрела Донецка телефонные разговоры, видео конференции с дончанами в изгнании. Они лучше нас знают, что и где разрушили, кого убили или, по терминологии укроСМИ, «освободили». «Каждый день ревем как белуги, смотря новости», — говорит дончанка, сбежавшая с дочерью в Киев.

За моим окном донецкое лето две тысячи четырнадцатого. Два часа ночи. Проснулся от выстрелов и взрывов. Выглянул в окно: никого нет. Соседям, видно, как и мне, надоело бегать в подвал. Лег и в просоночном состоянии под звуки смерти думал о Донбассе, об Украине. И чем больше думал, тем больше убеждался, что Украина о Донбасс сломает свои последние зубы. А те, что не сломает сама — Донбасс выбьет!